Навола - Паоло Бачигалупи

— Значит, Челия — шмыгающая по полу мышь?

Каззетта пожал плечами.

— Посадите Челию под мою лапу, и мы сможем проверить вашу теорию.

— Най, — рассмеялся Каззетта. — Она выйдет замуж за парла.

— Не выйдет. Она любит меня.

— Она так сказала?

Она ничего такого не говорила, но мне не казалось преувеличением обратное.

— Конечно, сказала.

Каззетта погрозил мне пальцем:

— Не говорите, что у меня штаны на голове, и я не скажу, что у вас рубашка на заднице.

Удивительно, как ему удавалось каждый раз меня прочитывать. Неужели я был таким чьяро? Таким простым?

— Если вы так уверены в своих чувствах и в ее чувствах, зачем сопротивляться этому путешествию? — спросил Каззетта. — Через несколько недель мы вернемся в Палаццо Регулаи, парл не женится на Челии, и вы с ней сможете продолжить ваш дразнящий танец. Если думаете, что ваша любовь крепка, как гранит, чиста, как мрамор, и страстна, как рубин, то почему не исполнить желание отца? — Он посмотрел на меня. — Конечно, ваша связь с Челией не настолько слаба, что не выдержит и нескольких недель разлуки.

— Она не слаба.

— Это хорошо. Потому что если нескольких недель разлуки окажется достаточно, чтобы сломать вас, значит это слабая любовь.

— Наша любовь не слабая.

— Быть может, вы просто запутались. Челию трудно читать. Быть может, вы ошиблись в ее намерениях на ваш счет.

— Замолчите.

Фаты свидетельницы, я устал от его насмешек. Более того, мне не нравилось, что он обнаружил мою главную слабость. Место, на которое можно было давить, словно вгонять кинжал из-под мышки прямо в сердце, в обход нагрудника. Каззетта умел давить. Да пожрет Скуро его глаза, он умел допрашивать.

Я думал, что уверен в Челии, но он ловко устроил так, что мы не смогли попрощаться. Как она это восприняла? Сочла ли меня ветреным? Хотел бы я, чтобы мы успели обменяться обязательствами. Она бы теперь знала, что моя страсть к ней непоколебима. Но как насчет ее страсти ко мне? В то мгновение в коридоре, когда наши руки сплелись, сердца бились в унисон, а губы почти сомкнулись, мы словно делили одно дыхание на двоих. Тогда я чувствовал, что знаю ее, что читаю ее душу так же ясно, как читал душу дракона. Она желала меня. Дверь в ее сердце была открыта. Мы были единым целым.

А потом она стала холодной, игнорировала меня. Пока я не отчаялся, после чего она вновь разбудила во мне надежду. Был ли я для нее игрушкой? Видит Скуро, возможно, она кошка, а я мышь. И стоило оказаться под ее лапой, как она теряла ко мне интерес, а стоило отбежать в сторону, как она кидалась на меня...

Най. Она была искренней. Мы были искренни друг с другом. Но конечно же, Каззетта надавил на больное место, и меня это возмутило. Я решил хорошенько стукнуть его по голове, когда мне наконец представится такая возможность.

Так мы ехали три дня: я отказывался дать слово и строил всевозможные планы побега, а Каззетта сверхъестественным образом разоблачал все мои уловки. Наконец, устав быть пленником, я предложил сделку.

— Я не помогу выдать замуж Челию. Но и не попытаюсь сбежать.

— Это ваше новое предложение? — спросил Каззетта. — До дрожи в коленях боюсь, что вы меня проведете.

Я смерил его хмурым взглядом.

— Я не попытаюсь сбежать.

— Но будете мне мешать.

Я пожал плечами:

— Я муха, попавшая в отцовскую паутину. Конечно же, разорву ее, если смогу.

— Вы скорее тонкая шелковая паутинка, а не муха в ней. Думаю, муха — это парл.

Я кисло посмотрел на него:

— Это должно меня обрадовать? Мой отец плетет интриги, а я вынужден подчиняться.

— Вас это не радует, и потому вы хотите уничтожить его плетение? Возможно, расстроить выгодный брак? Или... — Он посмотрел на меня. — Или сбежать с девушкой, которую любите.

— Почему нет?

— Куда вы отправитесь, чтобы ваш отец вас не достал?

— В Пагарат. В Цитадель-у-Моря. В Шеру. В Бис. — Я без труда произносил названия. — В Вустхольт. Даже в Зуром. Есть много мест вне его досягаемости. Он не Амо. Не видит весь мир целиком.

— Однако, сбежав так далеко, вы окажетесь досягаемы для других — для мужчин и женщин, которые желают зла вашей семье.

— Значит, я пешка, что бы ни сделал.

— Нет. — Голос Каззетты стал резким. — Для сторонних наблюдателей вы пешка. Для вашего отца — единственная фигура, которая имеет значение.

— И все же он двигает мной, как пожелает.

— Так двигайтесь сами, маленький господин! Во имя яиц Амо! Это нытье, эта позиция жертвы! Такое поведение не пристало архиномо ди Регулаи. Если вы Бык, то должны атаковать, как Бык! Должны побеждать, как Наволанский Бык. Не будьте пищащим котенком, который выпрашивает отбросы в грязном переулке. — Каззетта скорчил рожу. — Жалуетесь, что вас лишили одной вещи — одной девушки. Фу! Уна феската нубила. Уна верджинале нубила!63 Меня от этого тошнит.

— Я люблю Челию.

— Вот почему я точно знаю, что вы еще ребенок. Говорите о любви как о чем-то ясном и очевидном. Словно она одна, как в пьесе Болтириччио. Одна Алессиана для одного Родриго. Пьеса Болтириччио! Фу!

— Что вы знаете? — огрызнулся я. — Вы одиноки. Никто вас не любит. Быть может, вы отравили собственную мать!

На мгновение мне показалось, что я зашел слишком далеко. Лицо Каззетты помрачнело.

— Если я и отравил свою мать, — холодно ответил он, — то она точно ничего не заподозрила.

Мы злобно уставились друг на друга. Наконец Каззетта покачал головой.

— Почему вы так глупы, когда дело доходит до чтения людей, Давико? Так наблюдательны с травами, так мудры с движениями оленя в Ромилье, так любимы своей собакой — а когда пытаетесь читать людей, превращаетесь в осла.

— Значит, вы согласны, — сказал я, почуяв близкую победу.

— Согласен, что вы осел.

— Если я осел, потому что не хочу помогать вам продать Челию, будто мешок фальшивых реликвий из Торре-Амо, чтобы улучшить финансовое положение моей семьи, тогда да, я осел.

Он махнул рукой, соглашаясь.

— Ладно. Обещайте, что не уедете прочь и не дадите себя убить, и я вас освобожу. Быть может, в конце концов вы поймете, как недальновидно себя вели.

— Ничто не заставит меня изменить решение.

Каззетта спешился.

— Все меняется, — сказал он, развязывая мне руки. — Уж в этом можно быть уверенным.

Я помассировал запястья, восстанавливая кровообращение.

— Я не изменюсь.

— Еще одно свидетельство того, что вы осел, — сказал Каззетта, садясь на лошадь.

Но я не возражал. Я свободен и знаю свое сердце, и какие бы планы ни строил отец, я построю собственные.

Глава 34

Мы проникли в Мераи по безымянному перевалу, ведя лошадей в поводу, потому что их шаг был таким же неверным, как и наш. Последний подъем представлял собой крутой заснеженный откос, который немного размягчили весенние оттепели, и все мы, лошади и люди, карабкались по грязным камням и снежной слякоти, скользили, а иногда и ползли.

Преодолевая последний подъем, то проваливаясь глубоко в снег, то оступаясь на ледяной корке, я отчаянно жалел, что со мной нет Пенька — который не обладал длинным шагом и не был грозен в битве, но уверенно держался на ногах, чего не хватало боевым скакунам.

Наконец мы достигли верхней точки перевала — и удивительного раздела.

Перед нами раскинулась земля, которую овевали ветра Кровавого океана, всегда теплые, часто влажные, приносившие обильные осадки в сезон дождей и смягчавшие зиму. Цветы, которые росли только во влажных южных лесах по ту сторону Лазури, встречались на побережье Кровавого океана и благоденствовали на фермерских полях в Мераи. Соппрос побывал в городе Джеваццоа и на западных границах Мераи — и с изумлением писал о диковинных плодах, огромных дынях и роскошных экзотических цветах больше его ладони.

Так высоко в Руйе было не столь тепло, но все равно разница между западной и восточной сторонами крючковидного