Навола - Паоло Бачигалупи

Я стоял ошеломленный, пытаясь понять, как мы оказались в столь опасном положении. Это шло вразрез со всем, что я знал.

— Как...

— Старый парл был надежным, — сказал отец. — Его обязательства были крепкими. Мы ясно видели друг друга. При его жизни у нас были соглашения, неписаные, но твердые, как железо. Этот юноша... — Отец нахмурился. — Его обязательства — что лед в гавани. Вот он крепок — а вот столь тонок, что наступи на него, и утонешь. Он мальчик, и ему свойственна безрассудность.

Я все еще пытался осознать масштабы нависшей над нами угрозы, но отец уже говорил:

— Ты отправишься в Мераи. Я пошлю вместе с тобой Каззетту. Ты должен заключить с парлом новое соглашение, чтобы крепче привязать его к нам.

— Но у нас больше нет денег. Нет армии. У него уже есть люпари! А мы уязвимы.

— У нас есть еще кое-что.

Мне потребовалась секунда, чтобы понять, на что он намекает.

— Челия. — Я едва мог поверить своим ушам. — Ты хочешь предложить Челию. — При этой мысли мне стало дурно.

— Именно так.

— Она не... Она не слишком благородна. С чего парлу соглашаться на нее?

— Она наша дочь — и это мощная гарантия. С ее приданым и нашей лояльностью он может не сомневаться в поддержке, какой ему не окажет ни один другой банк. Она член семьи. Он согласится.

— Но мы разорены! Это лишь фарс!

— Нет, если мы одержим победу. Сивицца уничтожит Чичека, и деньги хлынут из Мераи. До этих пор мы сможем сдерживать боррагезский банк. Это сработает, Давико.

Внезапно я понял, что делает отец, увидел весь его замысел.

— Ты пытаешься разлучить нас.

Он твердо посмотрел на меня.

— Каззетта упомянул, что вы стали близки.

— Эти книги вообще настоящие? Это подлинные числа?

Мерио втянул воздух, потрясенный оскорблением, но отец взглядом успокоил его.

— Она твоя сестра, — сказал он. — Она не для тебя.

— Она ди Балкоси!

— Она мне как дочь. Ты никогда не сможешь на ней жениться.

— Что, если я люблю ее?

— Любовь? — рассмеялся отец. — Любовь не защитит от кораблей Венци и не выплатит ссуду боррагезским банкирам. Я думал, что научил тебя видеть более ясно... — Он умолк, взглянув на мое лицо. — Ай. Я понял. Она тебе слишком дорога. — Он глубоко вдохнул. — Я был чересчур импульсивен. — Он сделал еще несколько глубоких вздохов, успокаиваясь, и вновь посмотрел на меня. — Вот что я хочу спросить: неужели твоя забота о Челии столь велика, что ради нее ты уничтожишь свою семью?

Я упрямо молчал.

Отец движением руки отпустил Мерио. Неловко пятясь, тот вышел из библиотеки. Двери затворились за ним, тяжелые и непреклонные, словно двери гробницы. Отец вздохнул.

— Давико, ты мужчина. Я не могу тобой управлять. Но выслушай меня и хорошенько подумай, потому что, раз ты мужчина, то и думать должен как мужчина. Женившись на Челии, ты лишишь себя союза с другой семьей, быть может, королевской и уж точно богатой, обладающей землями, властью и влиянием. Отказавшись от этого, ты оставишь нас одних, словно лодку без паруса в Лазури, которой будут распоряжаться капризы судьбы, а не стратегия.

— Я мог бы стать врачом, как маэстро Деллакавалло. Мог бы выбрать иной курс.

Отец изумленно рассмеялся, но махнул рукой, прежде чем я начал спорить.

— Най. Уверен, ты говоришь искренне. И уверен, что из тебя вышел бы хороший врач, если бы такова была твоя судьба. Но подумай, что станет с Челией, если она выйдет за тебя. Какие перспективы ты ей предложишь?

— Жизнь врача не так уж и плоха.

— Но ты не будешь врачом. Ты будешь ди Регулаи, и когда наш банк развалится и рухнет — а это, несомненно, произойдет, — как ты думаешь, он сделает это тихо? Думаешь, наши враги оставят тебя в покое лишь потому, что ты решил смешивать травы и считать пульс пациентов? Най. Они будут видеть в тебе скрытую карту в карталедже — то есть угрозу — и позаботятся о том, чтобы ты никогда не вступил в игру. — Он втянул воздух. — Я люблю тебя, Давико. Люблю так сильно, что иногда кажется, будто мое сердце находится снаружи от тела, но если ты женишься на Челии, то запустишь события, которые не успокоятся, пока мы все не погибнем или не отправимся в изгнание.

— Я мог бы сделать ее своей любовницей. Как ты — Ашью.

Он поднял брови:

— Ашья — рабыня. Ты видишь Челию рабыней?

— Ты знаешь, что я имел в виду не это, — сказал я.

— Ты разрушишь надежды Челии на хороший брак, сделав ее своей?

Мне не понравился такой поворот. К югу от города река и соленое море, встретившись, образовали болота. Там была твердая почва и зыбкая почва — и никто не мог их различить, за исключением рыбаков, всю жизнь ставивших верши в этих местах. Люди тонули в болотах — и сейчас, встретившись взглядом с отцом, я понял, что оказался на схожей территории.

— Она любит меня, — упрямо заявил я.

Отец вздохнул:

— Думай головой, Давико. Даже если бы так хотела Челия, у меня есть власть и влияние, чтобы защитить Ашью. Я могу сдержать свои обязательства.

— Думаешь, я не знаю своих обязательств? — огрызнулся я. — Думаешь, у меня скользкие руки?

Отец рассмеялся.

— Этот символ Наволы принадлежит тебе? — Он поднял печать калларино. — Нет. — Он обвел руками комнату. — Это твой палаццо? Нет. — Его лицо стало суровым. — А обязательства наших союзников?

Я промолчал, но мы оба знали ответ.

— То, что ты можешь предложить Челии, исходит от меня, потому что я содержу тебя. И что бы ты ни думал о своих обязательствах, я поклялся отцу Челии, что она будет хорошо устроена в обмен на его верность и покорность. Ты хочешь нарушить мое обязательство ее отцу? Хочешь, чтобы я сказал ему: «Ах да, сиа Челия, ваша дочь, теперь рабыня моего сына...»

— Я этого не говорил!

— «...И теперь ее будут обходить стороной, она никогда не сможет достойно выйти замуж, и нельзя исключать, что позже она ему надоест и он бросит ее, а ее дети от него, бастарды, отправятся в наши дальние ветви». Ты пойдешь к патро ди Балкоси, который сдержал свои обязательства и расстался с дочерью ради своей чести — и который теперь зависит от моих обязательств и моей чести, — и скажешь, что хочешь сделать из его дочери игрушку для постельных утех?

Меня возмутило то, какой грязной он выставил мою любовь к Челии.

— Она нужна мне не для этого!

— Что ж, быть может, не только для этого. — Он усмехнулся. — Давико, сын мой, у тебя доброе сердце, пусть и неразумное. Если ты считаешь себя другом Челии, помоги ей удачно и выгодно выйти замуж и не вмешивайся. Она в любом случае выйдет замуж, а ты найдешь свою партию. Тут нечего больше обсуждать.

— Я женюсь на ней, и будь ты проклят!

Отец умолк. Я вскочил на ноги и схватился за кинжал. Ярость вела меня. Я хотел выхватить клинок и вонзить в его сердце, наконец научить его относиться ко мне с уважением, перестать презирать меня.

Стиснув губы, отец смотрел на мой бушующий гнев.

— Прости меня, моя кровь, — сказал он. — Я думал, ты не дурак.

Я бы ударил его. Прикончил бы на месте, отправил бы его душу к Скуро и плюнул бы на труп — но тут заметил рядом, на столе, драконий глаз. И внезапно меня охватило чувство, будто он наблюдает за нами. Наблюдает — и ждет, когда прольется кровь. Он хотел, чтобы кровь моего отца пролилась на стол. Свернувшийся внутри драконий голод, шевелящееся, извивающееся змеиное желание увидеть кровопролитие. И что-то еще...

Он хотел не просто увидеть кровь, но увидеть нас сражающимися, как сражаются отцы и сыновья. Хотел увидеть, как молодой берет верх над старым, — так и должно быть в силу возраста или свирепости. Дракон знал, что старики всегда слишком задерживаются, а молодые всегда восстают против них. Молодой выпрямится в полный рост и поставит сапог юности на тощую шею старости — а позже его самого сокрушит собственный ребенок. И так далее, до бесконечности.

Дальше и дальше, сквозь века.