Навола - Паоло Бачигалупи

меня. Ела. Передавала соль, пробовала суп — и все это время играла в свою опасную игру. Она была артисткой.

Я бы восхитился, если бы не был так занят.

— Все равно не верю, что Фурия плакала, — заявил я. — Она такая, какая есть. Полностью чьяро. Ни следа скуро.

Челия одарила меня разочарованным взглядом:

— Чи, Давико. Неужели ты не понимаешь? Она изображает чудовище, чтобы скрыть свою уязвимость. Лицо, которое она нам показывает, вовсе не принадлежит ей.

Мой отец фыркнул:

— Я бы не заходил так далеко.

Однако Каззетта кивал:

— В ваших словах кроется больше истины, чем вы думаете, сиа Челия. Она плакала, когда ей вернули останки братьев. И это чувство было подлинным.

— Я слышал, она закатила бал, — возразил я, — и раздала сласти беднякам, и бросила тела в реку, без благословения и сожжения, чем обрекла души вечно бродить по земле.

— То, что вы слышали, может отличаться от того, что было на самом деле.

— Только не в ее случае, — твердо заявил я.

— А тот факт, что она плакала?

— Я в это не верю.

— И все же я говорю вам: когда ей вернули тела братьев, она рыдала в своей спальне. Рыдала всю ночь напролет. То, что она показала миру, отличалось от того, что она показала самой себе.

— Вы не можете этого знать, — сказал я, но в моей памяти внезапно всплыла ночь, когда мы убивали семью Авицци.

Как тщательно я скрывал лицо, когда мертвецы падали на землю, и как потом блевал в ночной горшок.

— Могу, если кто-то шепнул мне на ухо, — говорил Каззетта. — Например, горничная, любовник которой любил задавать вопросы и дарил ей подарки, чтобы развязался язык. Сиана Фурия рыдала, словно у нее из груди вырвали сердце. А потом, утром, на ее лице не было ни следа слез, и она устроила праздник, и бросила своих братьев в Ливию на корм бритворотам, и отпраздновала собственное Восхождение.

— Поэтому вы имеете с ней дело? — спросила Челия. — Потому что она не так уж и плоха?

Отец пожал плечами.

— Она опасна, но... разумна.

Я вспомнил свои встречи с Фурией, и, должно быть, мое лицо сказало больше, чем губы, потому что отец добавил:

— Разумна по-своему. Она без колебаний примет меры для самозащиты, но у нее сильное чувство справедливости. Она выставляет себя более злобной, чем есть на самом деле.

— Тот спектакль с ее рабыней, — сказала Челия. — За ужином. Перед Вступлением Давико. Девушка с отравленными ногтями, которую она кормила с рук.

— Действительно. Ее оскорбления. Проверка границ дозволенного. — Отец пожал плечами. — Это все части целого. Увидев ее четко, вы поймете, как тщательно она культивирует свой образ. Страх — это оружие, и она хорошо им владеет, но это еще не вся Фурия.

— Но откуда тебе знать? — спросил я. — Если кто-то постоянно притворяется кем-то другим, разве он им не становится?

Аган Хан кивнул:

— Я согласен с вами, Давико. Если долго кем-то притворяться, граница между истинным я и мнимым стирается. Они становятся одним целым.

— Это еще не вся Фурия, — сказал отец. — Она играет в свою игру, как и все мы. Но это еще не вся Фурия.

Палец Челии скользнул между моими бедрами, нащупывая, надавливая, заставляя меня сглотнуть. А потом она добралась до моего члена. Принялась массировать его. Я приглушенно ахнул. Глаза отца сузились.

— Откуда тебе знать? — снова спросил я. — Я ничего такого не вижу.

Темные глаза Челии сверкнули:

— Ай, Давико. Просто ты не смотришь. Если хорошенько приглядеться, можно увидеть все.

Глава 31

Особое чувство — знать, что кто-то желает тебя так же, как ты его. Этот огонь знания согревал мою зиму, тогда как раньше чувство потери усугублял ее холод.

Удивительно, что столь объективное явление, как зимний холод, может быть или невыносимым, или едва заметным. Холод остается прежним — и все же меняется. Эшиус рассуждал об этом феномене восприятия. Он представлял, будто мир вовсе не является миром. Предполагал, что мир целиком порожден его разумом. Холодна ли зима? Голоден ли голод? Изнуряет путешествие или бодрит? Прежде я не разделял этих идей. Мне казалось, что мир есть мир, разочарование есть разочарование, триумф есть триумф, но теперь, когда солнце вставало над окутанной ледяным туманом Наволой, я видел красоту там, где доселе видел тоску, и гадал, не ошибся ли.

Тепло внимания Челии внезапно согрело меня там, где я прежде замерзал. Я радовался тому, что прежде вызывало отчаяние, и пребывал в этом прекрасном расположении духа, когда отец вызвал меня в банковский кабинет, чтобы показать последние отчеты.

Отчеты от Сивиццы и люпари из Мераи, где они были вынуждены зимовать из-за коварного Чичека. И другие отчеты, из нашей ветви в Бисе, что в далеком северном Шеру, где были замечены корабли и гарантированы ссуды на полотно. Огромное количество полотна. А после этого — отчет из нашей ветви в Красном городе; упоминалось, что шеруанского посла видели в таверне облаченным в цвета короля Андретона, а слуги во дворце шептались, что изящные комнаты, пустовавшие с тех пор, как юный парл занял покои отца, отмыли, завесили дорогими гобеленами и заставили мебелью, из которой выбили пыль, а в очаги натаскали дров.

Картина была ясна.

— Парл потерял терпение, — сказал я. — Он ведет переговоры с Шеру.

— А Шеру готовится к войне. — Отец кивнул. — В наших интересах крепче привязать к себе Мераи.

— Если не деньгами и люпари, то чем? — спросил я. — Это скверное дело — мы только потеряем, если продолжим давать ссуды. — Я посмотрел на журналы. — Нам следует списать ссуды. Мы не можем их продлевать.

Отец с Мерио переглянулись.

— Что?

Отец поманил меня за собой. Мы прошли через маленькую дверь с тремя замками и поднялись на верхний этаж банка, откуда мостик вел прямо в наш палаццо. Миновали коридор и попали в библиотеку. Там отец направился к полкам и взял свои счетные книги. Молча протянул их мне.

Я пролистал страницы, хмурясь, потому что числа в банке сильно отличались от чисел в этих книгах. Огромных чисел.

— Откуда все эти суммы? Я никогда их не видел.

— Ты можешь им доверять.

— Почему они отличаются?

Отец кисло посмотрел на меня.

— В нашем банке шпионы? — Я был потрясен и напуган. — Почему мы от них не избавимся?

— Иногда полезней знать, кто шпионит, и контролировать то, что им известно.

— Кто за нами шпионит?

Отец рассмеялся:

— Томас и Примо. Один для калларино, другой для Банка Кортеса. Мы избавились от Фредерико, который шпионил для Фурии, чтобы двое других поверили, будто их не раскрыли и им доверяют, и чтобы информация, которую мы им поставляем, выглядела более правдоподобной.

— Калларино за нами шпионит?

— Конечно. — Отец удивился моему вопросу. — Мы союзники, а не друзья.

Мерио фыркнул.

— Но... эти долги больше, чем... Мы одолжили деньги у других банков. Наши последние ссуды Мераи... У нас не было таких денег.

— Мы использовали боррагезцев в Джеваццоа.

— Мы использовали боррагезцев? — Я не смог скрыть изумления. — Почему мы пустили их в свои дела?

— Мы прибегли к услугам посредников, — ответил Мерио. — Они думают, что дают ссуды судостроительной компании в Весуне и торговцу специями в Торре-Амо, но не знают, что те подчиняются нам.

— Но это огромные суммы!

— Боррагезцы думают, что они нужны на взятки, чтобы контролировать импорт специй через Харат и Хим. — Отец нетерпеливо махнул рукой. — Это не имеет значения. Ты видишь, что у нас долги. Что мы уязвимы. Если лишимся Мераи, мы почти разорены. Потребуется большая часть капитала других ветвей, чтобы покрыть наши долги.

— Такое вообще возможно?

— Если мы возьмем под контроль Мераи, — ответил отец. — Если избавимся от Чичека. Если парл удобно устроится на своем троне. Если поймет, что