Навола - Паоло Бачигалупи

разбивались. И в конце концов человеческая форма вновь обрела гармонию с плетением Вирги.

Соппрос. Размышления IV

Глава 33

Очнувшись, я увидел солнце, обжигавшее мне лицо. Я был привязан к седлу, словно мешок с зерном. Лошадь шла иноходью по проселочной дороге, вздымая в жаркий воздух облачка пыли. Цок-цок-цок. Лошадь шла. Я подпрыгивал. Солнце палило.

Я попытался поднять голову, но это требовало слишком больших усилий. Я закрыл глаза. Голова была тяжелой, как булыжник. Я с трудом перекатил ее в сторону и разлепил глаза. Увидел перед собой симпатичный зад другой лошади, помахивавшей длинным черным хвостом. В седле сидел Каззетта. Повод соединял его лошадь с моей. Прищурившись от солнца, я перекатил голову в другую сторону, чтобы посмотреть туда, откуда мы приехали.

Мы были далеко от Наволы.

Я узнал эти холмы. Мы пересекли Каскада-Ливию. Сложенные из камней стены отмечали поля, расчищенные для пахоты. На этой стороне реки было меньше плодородных земель, чем на наволанской. Все поля были бурыми, но стояла ранняя весна, и обочь дороги виднелись зеленые проблески. Я напряг шею и попытался сориентироваться по солнцу. Я не увидел реку. Не увидел высочайшие башни Наволы или купола Каллендры над горизонтом. Судя по положению солнца, от города нас отделяло не меньше двадцати миль. Может, и больше, если Каззетта не медлил.

Лошадь, к чьей спине я был привязан, оказалась не Пеньком, а крупным серым в яблоках боевым конем, судя по высоте, на которой болталась моя голова. Я никогда прежде на нем не ездил.

Я попытался пошевелиться, подтянуться в седле и сесть, но я был крепко привязан.

— Вы очнулись. Хорошо. — Каззетта смотрел на меня.

Я нахмурился:

— Мой отец велел вам так поступить?

Каззетта натянул поводья и спешился. Мой конь поравнялся с ним и покорно стал.

— Это он? — снова спросил я.

Каззетта пожал плечами в наволанской манере — да-нет-может-быть, — которая приводила меня в ярость. Отвязал веревки, удерживавшие меня в седле.

— Вот. Теперь можете выпрямиться.

— Как насчет рук? — спросил я.

Он снова пожал плечами. Мои проблемы его не касались.

Я с трудом принял сидячее положение. Кровь отлила от головы, в глазах потемнело, и я покачнулся. Меня мутило. Каззетта протянул мех с вином. Я неуклюже выпил разбавленного вина, держа мех связанными руками. Мы остановились рядом с фермой, и фермер шел по полю за волом, одним из тех могучих горбатых существ, которыми славилась наша местность. Жена и дети фермера тоже были на улице, готовили поля к посеву. На одном поле уже зеленели ранние всходы. Имелся и виноградник. Дом был сложен из камня, рядом стоял сарай, тоже каменный. Весь этот камень был собран на полях. По двору бродили куры и утки. Процветающая ферма. Трое детей прекратили таскать воду из колодца и уставились на нас. Наличие колодца навело меня на мысль, что мы все-таки не слишком далеко от Ливии.

Я повернулся к югу и оглядел горизонт, но все равно не увидел ни города, ни реки. Я принюхался. Влажный воздух слабо пах рыбой. Далеко от Наволы, но не очень далеко от реки. Я посмотрел на север. Впереди высилась каменистая Руйя, пурпурная полоса с белыми мазками на горизонте. Не такая внушительная и островерхая гора, как Чьелофриго, и не такая зазубренная и суровая, как пики Ромильи, но все равно достаточно высокая, чтобы снег не таял.

— Это не дорога в Мераи.

— Най. Та дорога слишком оживленная. — Каззетта намотал веревки, связывавшие мои запястья, на луку седла. — Мы поедем через долину Парди. Оттуда через один из высоких горных перевалов попадем в Мераи. — Он затянул веревки, резко дернул, проверяя, и вернулся к своей лошади. Запрыгнув в седло, сказал: — За четыре дня мы должны добраться до долин Луца. Еще через два будем в Мераи.

Он щелкнул языком, и его лошадь зашагала вперед неторопливой иноходью, потянув за собой моего коня.

— Вы боялись, что я подниму шум на главной дороге, — обвиняюще сказал я. — Боялись, что я от вас сбегу.

— Эта мысль приходила мне в голову.

Я нахмурился. Каззетта обернулся в седле.

— Чи, Давико. Не надо печалиться. Взгляните. — Он обвел рукой окружавшие нас холмы. — Пришла весна. Земля вновь оживает. Уже цветут одуванчики! А когда перейдем через Руйю, станет теплее. В Мераи весна уже в разгаре, потому что с Кровавого океана дуют теплые ветра. Я знаю, что вам нравится широкая сеть, сплетенная Виргой. И вот мы здесь, прямо в ней. За пределами Наволы. Далеко от извилистых улиц и изворотливых умов, на которые вы жаловались. Все не так уж плохо.

Я хмуро посмотрел на него:

— Все равно я могу ускакать в ночи.

Каззетта снова пожал плечами. Да-нет-может-быть.

— Вы много чего можете сделать, но большинство этих поступков были бы глупыми.

— Я могу спрятаться от вас.

— Я прекрасно помню про ваши лесные таланты. Аган Хан до сих пор страдает.

— Хотя бы развяжите меня.

Он рассмеялся и сосредоточился на дороге.

— Вы начинаете с угроз и лишь потом пытаетесь вести переговоры. Неужели ваш отец и Мерио ничему вас не научили? Неужели не рассказали, что сахарное начало зачастую приносит больше стального?

— Ну да, — ответил я. — Ведь вы с самого начала относитесь ко мне с таким уважением.

— С уважением? — Он рассмеялся. — Ну конечно же, Давико. Вы заслуживаете уважения. — Он посмотрел на меня. — Дайте слово — и я тотчас освобожу вас. Обещайте, что не сбежите в Наволу и не будете создавать проблемы, — и вы свободны, как птицы каури, которых отпустил Калиба.

— Я обещаю.

— Правда?

Я начал было отвечать, потом закрыл рот и насупился. Каззетта пошевелил бровями, отвратительно довольный собой.

— Ай, Давико. Я вам сочувствую. Трудно быть порядочным — но это делает вам честь. Однажды ваша порядочность сослужит вам добрую службу.

— Но не сегодня.

— Нет. Сегодня она вам мешает. — Он задумался. — Но это забавно.

— Пусть вас заберет Скуро! — взорвался я и дернул за веревки, пытаясь освободиться. — Будьте вы прокляты, Каззетта! Будь проклята ваша мать, матракаццо, писсиолетто, канифескато!.. — Я дернул сильнее, но узлы держались крепко. — Развяжите меня, Каззетта!

Он расхохотался.

— Ай! Давико, вы все-таки мужчина.

Я сердито уставился на него.

— Дайте слово, Давико. Это все, чего я прошу.

Не дождавшись ответа, Каззетта кивнул. Он слишком хорошо меня знал. Я не нарушу данную ему клятву, как бы ни ярился. Я обмяк в седле, раздумывая, как бы сбежать. Сделаю это, когда Каззетта уснет. Нужно будет разобраться с веревками. Быть может, удастся перегрызть их. Потом украсть лошадь...

— Вам следует знать, — сказал Каззетта, — что конь, на котором вы едете, чрезвычайно предан мне. Он не покинет меня, как Ленивка не покинет вас. — Пауза. — Это на случай, если вы намеревались его забрать.

Я не удостоил его ответом. Быть может, я стукну его по затылку. Оставлю хорошую шишку на черепе. Я могу связать его и отправиться назад вместе с преданными ему лошадьми.

Это была приятная фантазия, и я предавался ей, пока наши лошади неторопливо преодолевали холмы. Солнце пересекало небо, теплое, приятное — и потому еще больше раздражавшее меня. Если быть честным перед Амо, я был счастлив оказаться подальше от Наволы, среди зеленеющих холмов, а не сидеть в городской клаустрофобической тесноте, и это тоже раздражало меня. Каззетта был прав. Пусть Скуро заберет его глаза.

— Почему? — некоторое время спустя спросил Каззетта. — Почему вы так решительно сопротивляетесь своему отцу, Давико?

— Потому что я люблю Челию.

— Чи. Любовь.

— Вы не верите в любовь.

— Я о ней слышал. Она приходит. — Он пожал плечами. — И уходит.

— Значит, вы не понимаете.

Каззетта весело фыркнул.

— Думаю, вы похожи на кошку из притчи. Ее загипнотизировали мыши, шмыгавшие по полу, заставляя ее прыгать снова и снова — и забывать про тех мышей, что она уже поймала своими лапами. И потому кошка гонялась и гонялась за мышами,