Агония и возрождение романтизма - Михаил Яковлевич Вайскопф

жизни сводится к тому, чтобы ограбить и сейчас же бежать, – все это так и сыплется из замыслов кагала, как из рога изобилия. Ненависть и корысть, маниакальное шарлатанство, необузданность самомнения, стремление провести и одурачить, – таковы инстинкты и «забавы», которые наблюдаются здесь – на сцене и за кулисами, действуя с невероятным напряжением и с тем могуществом, которое накоплялось веками… Какова внезапность в изобретении обманов? Как бесподобно лукавство в расстановке сетей? И каково уменье притворяться, скрывая когти под чарующей мягкостью компромиссов и обольстительной дружбы?![452]

Крысы у Грина тоже ведь «действуют, как люди», «как их полный, хотя и ненастоящий образ», – «и ты будешь говорить с ними, не зная, кто это»; «они крадут и убивают», «обманывая блеском своих одежд и мягкостью речи». Расистская пропаганда беспрестанно сопрягала евреев со всевозможными вредоносными созданиями: микробами, солитерами, пиявками, спрутами и т. д. В антисемитский бестиарий, например у нововременского публициста А. А. Столыпина, входили, конечно, и крысы. Шмаков почтительно ссылается, среди прочего, на «Еврейский вопрос» влиятельного социалиста Евгения (Ойгена) Дюринга, где тот рассуждает о всемирном владычестве, которое завоевал «король крыс еврейской печати, с миллионами своих хвостов»; а из Дрюмона приводит цитату о еврейских биржевиках как о хтонических монстрах, терзающих Францию:

Тысячи хищных тварей кидаются на нее со всех сторон и своею гнусную алхимией спешат ее кровь и слезы превратить в золото. Научите меня, ради Бога, из каких вертепов, каких банков, каких острогов, каких <…> гетто сбегаются эти презренные?!.[453]

Весьма характерно, что от того же метафорического показа евреев как крыс, пожирающих достояние всех народов, будет отталкиваться и пропагандистский нацистский фильм 1940 года «Der ewige Jude» – «Вечный Жид» (его демонстрировали зондеркомандам перед началом истребительных «акций»). Словом, Грин как бы закодировал расхожую метафору, создав готический эффект с оглядкой на немецких романтиков, Эдгара По и уэллсовский «Остров доктора Моро», а равно обезопасив свой текст от цензуры. Но его подлинные истоки безошибочно различимы.

Когда гриновский Эртрус говорит, что крысам «благоприятствуют мор, голод, война, наводнение и нашествие», мы снова распознаём здесь обычные мистические инсинуации, почерпнутые, например, у Шмакова: «С жгучим нетерпением поджидают сыны Иуды кровавых войн, разгрома целых местностей и разрушения государств!..»[454] А в «Протоколах» еврейский главарь несколько косноязычно наставляет своих адептов: «Мы должны создать брожения, пререкания, раздоры и вражду»; «надо неотступно мутить народные отношения между собой и по отношению к их начальству <sic!>, чтобы переутомить всех их разладом, враждою, борьбою, ненавистью и др., голодом, привитыми заразными болезнями [так и у Грина крысы способны «причинять неизлечимую болезнь»], чтобы гои сдались нашему денежному монопольному владычеству, не видя иного исхода»[455].

Еврейские либо смежно-масонские толковища с их мрачным либо, напротив, помпезным колоритом были непременной чертой погромной словесности – сходные сцены на каждом шагу встречаются, например, в романе Шабельской «Сатанисты XX века»: главы «В масонской ложе», «Заговор великого международного санхедрина», «Красные маски», «Заседание всемирных заговорщиков» и пр. Стандартной чертой подобной литературы (у Булгарина[456], Гедше, Осман-бея, Эфрона-Литвина и др.) было также проникновение – преднамеренное или случайное, как у Грина, – свидетеля на это сборище[457]. Потрясенный услышанным, он спешит поведать арийцам страшную истину, чтобы спасти их от гибели, – и, разумеется, навлекает на себя козни мстительных врагов. Описанное у Грина соединение вульгарной роскоши, торжествующего цинизма, бесчестных сделок и разврата («камелии») во время разгула в центральном зале банка – часть того же универсального комплекта. Сюда примыкают реплики об убийствах и прочих преступлениях: согласно антисемитскому шаблону, они так же свойственны еврейству, как пропаганда «полового инстинкта» и проституция, о которой напоминает эпизод с псевдогероиней, бесстыдно навязывающей себя герою.

Даже похабная кафешантанная музыка, аранжирующая крысиное ликование, идеально вписывается в этот набор. В юдофобской эстетике, ориентированной на Р. Вагнера, кафешантанную музыку (во вкусе «раввина Оффенбаха») считали типично еврейской профанацией арийской культуры[458]. Но расистская словесность освоила и метафору биржевых махинаций как некоего многосложного концерта. В «Крысолове» «жаргон тюрьмы» и специфически «оживленное многословие нервно озирающейся души смешивалось с звуками иного оркестра, которому первый подавал тоненькие игривые реплики». Отвергая, в согласии с Вагнером, представления о сколь-нибудь подлинной музыкальности еврея, Шмаков саркастически замечает: «Между биржею и музыкою нет ничего общего, если не считать, разумеется, что и для верной игры на бирже необходим тонкий слух». При этом «эволюция плутовства» у евреев

слагается из тысячи стратагем, которые, будучи применены к обстоятельствам, сочетаются взаимно и в своем разнообразии координируются по началам биржевого генерала-баса. У эволюции этого рода есть собственные слова, специальные восклицания и нарочитые особенности[459].

У Грина крадущиеся в глубине зеркал тени лукавых чернооких женщин в мантильях, которые заманивают героя в ловушку, подсказаны, вероятно, инструкцией из «Протоколов» о необходимости для совращения «гоев» использовать «помощь распутных евреек, испанок»[460]; тогда как сама эта сцена с зеркальными глубинами, где таятся мрачные видения, взята из Шабельской, из вводной главы ее антисемитски-конспирологического романа «Красные и черные»[461] – продолжения «Сатанистов XX века». Из «Сатанистов» же (с опорой на садомазохистские типажи Достоевского) появился у Грина еще один привлекательный на вид, но злобный оборотень – хорошенький семилетний мальчик «с огромными черными глазами»: у Шабельской обрисован «поразительно красивый мальчик с громадными черными глазами», который к семи годам должен пройти «первое посвящение в храме Соломона»[462], чтобы стать еврейским Мессией, то есть Антихристом. Вообще же в подобной словесности черные глаза – это расовая маркировка, выдающая сатанинское или по крайней мере «восточное» происхождение. Внешняя красота многих евреев и евреек – лишь лукавое обличье, прячущее их коварную и злобную душу. Мотив оборотничества облегчался за счет того, что в антисемитской традиции фальсификация, притворство и способность к мимикрии считались исконным свойством ненавистного племени[463].

С другой стороны, использованное Грином обозначение главного антагониста – Избавитель или Освободитель – представляет собой прямой перевод еврейского слова «гоэль», то есть Мессия – он же Антихрист из юдофобской мифологии, или, как величают его иудейские злоумышленники, всемирный «царь-деспот сионской крови»[464]. Согласно «Протоколам» и пояснениям к ним, план по «порабощению гоев» был задуман еще Соломоном и усовершенствован его преемниками, «мудрецами еврейскими», которые решили

завоевать мир для Сиона с помощью символического змия <…> Переползая в государственные недра, змий этот подтачивал и пожирал все нееврейские государственные силы по мере их роста на разных континентах, но особенно в Европе.

Приводится перечень соответствующих «этапов»: Рим «во времена Августа», Мадрид с 1558 года, Париж с 1700-го и пр., причем седьмым этапом назван Петербург; а

далее глава змия движется или двинулась по указанному стрелками пути на Москву, Киев, Одессу. Константинополь