Агония и возрождение романтизма - Михаил Яковлевич Вайскопф

принять во внимание, что бывший социалист-революционер давно и бесповоротно разочаровался в любых революциях. Зарождение самой фабулы его рассказчик возводил к игрушкам, увиденным им в витрине магазина: среди них его восхитил «отлично смастеренный бот с правильно сидящим красным крылообразным парусом». Вскоре в порту, «благодаря солнечному эффекту», он как бы претворился в настоящий морской парус – «красный, почти алый».

Уже тогда, в этой ранней редакции, писатель заботливо устранял потенциальные ассоциации утилитарно-политического свойства: «Надо оговориться, что, любя красный цвет, я исключаю из моего цветного пристрастия его политическое, вернее – сектантское значение». Неудивительно, что потом, после победы ненавистного ему большевизма, он отрекся сразу и от инфернальной символики Вагнера, и от багровой окраски ленинского государства. На слуху была знаменитая, возмутившая многих интеллектуалов, поэма Блока «Двенадцать» (1918), где прославлялся «мировой пожар в крови» и где отряд большевистских убийц, выступающих под «кровавым флагом», вел сам Иисус Христос, – сочетание, производное, впрочем, от тогдашней религиозно-политической эклектики. В итоге «кроваво-красные паруса» Летучего Голландца перекрасились у Грина в солярно-оптимистический алый цвет, который заодно обезопасил автора и от любых подозрений в заискивании перед властью[436]. Вместе с этим колористическим сдвигом принципиально иное, чем в либретто, распределение и освещение получили ключевые персонажи Вагнера.

Ассоль, героиня феерии, еще в младенчестве утратила мать, и с тех пор ее преданно воспитывает отставной моряк Лонгрен. Это почти соименник вагнеровского Лоэнгрина, но созвучие скорее всего сигнализирует лишь о каких-то неопределенно-оперных привязках Грина, в поле внимания которого здесь находился только «Летучий Голландец», вернее его либретто. Показательнее оттого ситуативное совпадение: в обоих текстах отец героини – мореход. Правда, в отличие от капитана Даланда, матрос Лонгрен лишен корыстолюбия и принадлежит к числу романтических одиночек – столь же нелюдимых, кстати, как и сам Грин, литературный псевдоним которого тоже кодируется в этом имени (настоящая фамилия писателя – Гриневский). Лонгрена люто ненавидят и боятся филистеры, населяющие соседнюю деревню Каперна. Их растущая враждебность переносится на Ассоль, и та с детства предпочитает социуму мечтательное уединение, высвеченное метафизической перспективой: «Она знала жизнь в пределах, поставленных ее опыту, но сверх общих явлений видела отраженный смысл иного порядка».

Отставной матрос Лонгрен, сам воспитывающий и обучающий дочку, рассказывал ей разные морские страшилки – включая легенду о «Летучем Голландце» с его «неистовым экипажем». Чтобы прокормиться, он вырезает из дерева превосходные игрушечные кораблики, которые он сам или его дочь относят в магазин. Однажды для богатого заказчика он изготовил «миниатюрную гоночную яхту» и, за неимением подходящего материала, снабдил ее «парусами из алого шелка». Словом, зачаточный сюжет из первой редакции развивается теперь во всем объеме.

Игрушка очаровала маленькую Ассоль, и по пути в «игрушечную лавку» она настолько залюбовалась ею, что, спустив суденышко в ручей, стала изображать в лицах важный разговор с его «капитаном». Внезапно кораблик, подхваченный течением, стремительно уплывает. Ассоль мчится за ним по лесу – но крошечная яхта исчезает. В отчаянии девочка добирается до устья ручья и там, у самого моря, видит живописного седого незнакомца, который увлеченно разглядывает подобранный им «лесной сюрприз». То был «путешествующий пешком Энгль, известный собиратель песен, легенд, преданий и сказок», выказывающий и сам «склонность к мифотворчеству». Одежда отчасти придает ему «вид охотника». Умиленный самим обликом и беззащитной доверчивостью Ассоль, он выдает себя за «самого главного волшебника» и, возвращая кораблик, сулит ей чудесное будущее: однажды утром

сияющая громада алых парусов белого корабля двинется прямо к тебе <…> Корабль подойдет величественно к самому берегу под звуки прекрасной музыки; нарядная, в коврах, золоте и цветах, поплывет от него быстрая лодка <…> Тогда ты увидишь храброго красивого принца; он будет стоять и протягивать к тебе руки. «Здравствуй, Ассоль, – скажет он. – Далеко-далеко отсюда я увидел тебя во сне и приехал, чтобы увезти тебя навсегда в свое царство».

Дома девочка, захваченная предсказанием, пересказывает его растроганному отцу – а тот, в надежде на то, что со временем она все забудет, подтверждает: «Будут тебе алые паруса». Пророчество, однако, навсегда западает в ее душу.

Не раз, волнуясь и робея, она уходила ночью на морской берег, где, выждав рассвет, совершенно серьезно высматривала корабль с Алыми Парусами. Эти минуты были для нее счастьем; нам трудно так уйти в сказку, ей было не менее трудно выйти из ее власти и обаяния.

Понятна тут функция Энгля, который, следуя сюжетным стереотипам сказок, принимает на себя роль волшебного помощника. Применительно же к гриновской адаптации оперного материала он замещает вагнеровского ангела, закодированного в самом его имени – Энгль.

Разговор отца и дочери подслушал злобный бродяга – и затем сатирически пересказал его в трактире Каперны, попутно переврав непонятный ему цвет: «Тебе, говорит, исполнится совершеннолетний год, а тогда, – говорит, – специальный красный корабль…» Слушатели заключают, что «Лонгрен с дочерью одичали, а может, повредились в рассудке», – и местные мальчишки с упоением начинают ее дразнить: «Эй, висельница! Ассоль! Посмотри-ка сюда! Красные паруса плывут!» Так красный цвет, перешедший в повесть из ее дореволюционной редакции, получает в печатном тексте новое и бескомпромиссно отрицательное значение: он всецело знаменует бытовую бесовщину, за которой сквозит презрение к багровой большевистской тирании с ее демагогическим культом «масс». Словом, алые паруса Грина решительно противопоставлены вагнеровским кроваво-красным парусам.

Прокомментирован был автором и сам этот альтернативный цвет его парусов – «совершенно чистый, как алая утренняя заря, полный благородного веселья и царственности»; «он рдел, как улыбка, прелестью духовного отражения». Колористическая дихотомия настойчиво маркируется под углом приближающегося апофеоза. Будущий «принц» – капитан Грэй – однажды случайно подплывает к незнакомой ему деревне, представшей пред ним в красно-инфернальных тонах:

Над красным стеклом окон носились искры дымовых труб: это была Каперна. Грэй слышал перебранку и лай. Огни деревни напоминали печную дверцу, прогоревшую дырочками, сквозь которые виден пылающий уголь.

Конечно, гриновская Каперна – это замена евангельского Капернаума (Кфар Нахум), и автор явно проецирует на нее речение Иисуса: «И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься <…> земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе» (Мф. 11: 23–24).

Сам же спаситель героини Грэй с детства был баловнем в богатом доме, где беззаветно любящая мать с готовностью откликалась на его романтические капризы. Наделенный даром сострадания, фантазией и страстью к приключениям, он грезит о море – и в итоге, сбежав из дома, делается юнгой. Повзрослев и закалившись в суровых испытаниях, он затем осуществил наконец детскую мечту – стать капитаном собственного судна. Это трехмачтовый галиот, названный им «Секретом». Поначалу «капитан удивлял матросов капризами неожиданных рейсов, остановок – иногда месячных – в самых неторговых и безлюдных местах, но постепенно и они прониклись „грэизмом“ Грэя». Иначе