Грим - Анастасия Худякова

жила ею. Она слушала красивый неторопливый, волнующий голос с хрипловатыми будто припыленными согласными и понимала, что должна поверить и в ложь.

Но принять ложь своего божества означало бы падение святилища, крушение самой веры, и обломки эти были смертоносны. Они способны были убить.

– Мне очень жаль, что тебе пришлось так поступить. Но это было правильным решением, – сказала Теодора, бессмысленно проводя тыльной стороной ладони по щеке. Весь воротник был уже насквозь мокрым.

– Да. Потому и таким сложным.

– То есть правильные решения всегда даются тяжело?

– Не обязательно, я думаю. Тео?

– Да?

– Улыбнись для меня.

– Ты же не видишь. – Она улыбнулась сквозь слезы.

– Вижу. Всегда вижу.

Как хорошо, что это не так, подумала Теодора, и улыбка исказила ее лицо подобно судороге. Рот беззвучно хватал воздух.

– Я люблю тебя.

Ей понадобилось мужество, чтобы выдохнуть и ответить ровно. Она смогла только потому, что не лгала.

– Я люблю тебя. Я очень тебя люблю.

Она сбрасывала с себя одежду так, будто это освободит ее от боли, словно она была ее причиной. Теодора шагнула в душевую кабинку, захлопнула дверцу и включила воду. Небольшое пространство тут же заполнилось паром и шумом воды. Снаружи был виден лишь неясный силуэт, потом отпечаток прижатых к стеклу лопаток, тонких и дрожащих, точно мучимых судорогой.

Вода сразу в двух своих состояниях – жидком, обжигающем нагое беззащитное тело, и парообразном, плотной дымкой липнущем к искаженному красивому лицу, способна была оглушать и прятать. Как и стекло, запотевшее, но все еще прохладное, скрадывающее отпечатки ладоней, точно укрывало преступника. В своем прозрачном сердце вода сохранила рыдания, полные такого количества боли и отчаяния, какое было способно обратить ее в лед.

Есть ли вода в преисподней?

Слезы – тоже вода. Слезы счастливого и разбитого сердец выглядят одинаково. И ангел, и бес умеют плакать.

Теодора закашлялась от попавшей в горло и нос воды, застучала ладонями по стеклу. Она плакала, пока не охрипла. Задыхалась, но не от воды в легких, а оттого, что ее вера сыграла с ней злую шутку второй раз в жизни. Ее идол любил ее всем сердцем, но вопреки всем мольбам и горьким исповедям оказался дьяволом.

7

– У тебя редкий цвет глаз.

– Неужели?

– Зелено-голубой. Немного от ангела, немного от беса.

– Я хотел бы бесцветные.

– Ученые считают, что цвет глаз человека может многое сказать о его характере и способности влюбиться.

– И о концентрации меланина.

– Считается, что люди с карими глазами могут одновременно любить двоих, люди с голубыми способны влюбиться всего за несколько секунд. Зеленоглазым же, чтобы влюбиться, необходимо много времени. Месяцы, годы, кто знает?

Роман поднял глаза от бумаг и посмотрел на Ульфа, пристально, но очень холодно. Такой взгляд ожесточал его лицо, делал красивые черты острыми и неправильными.

– То есть мой случай непредсказуем.

– Абсолютно.

– Если ты проводишь какое-то свое исследование для собрания высших духов, я не тот, на кого можно ссылаться.

– Разве ты не знаешь, сколько времени тебе понадобилось, чтобы влюбиться?

Роман вздохнул и откинулся на спинку кресла. Видеть Ульфа в своем кабинете ему было странно и непривычно, будто две диаметрально противоположные линии его жизни, которые никак не должны были пересекаться, подобно рассвету и закату, вдруг сошлись и сплелись в абсолютно неправильном и хаотичном узоре. Он зачем-то вырядился в костюм, хотя галстука на нем не было и воротник был привычно распахнут на груди. Ульф сидел в кресле напротив, закинув одну ногу на колено другой, так что узкая полоска кожи между краем брюк и коротким носком была обнажена. Он соответствовал себе: лесной разбойник, переодетый герцогом, древнее божество в костюме мальчика-официанта.

– Тебе не стоило приходить. Раз уж ты здесь, говори прямо.

– У меня билеты на новую постановку в Национальной опере. «Змей Мидгарда». Я пришел пригласить тебя и, разумеется, Теодору.

– Почему?

– Говорят, очень стоящая вещь.

– Я не…

– Если вкратце, то после долгих битв и множества хитросплетений Локи оказался повержен, и тогда другие боги в назидание приковали его к скале, а над лицом повесили ядовитого змея. Но супруга Локи не покинула его. Несмотря на все злодеяния, она осталась ему верна, подставляя чашу под капающий жгучий яд и вытирая ему лицо. Яд продолжал причинять ему боль лишь тогда, когда Сигунн отлучалась за тем, чтобы опустошить переполненную чашу.

– Ты смеешься надо мной?

– И не думал, – серьезно возразил Ульф. – По-моему, это прекрасная история о силе любви и преданности своему божеству и избраннику, даже пусть он ненавидим всеми людьми и богами.

– Локи – противоречивый персонаж. Я бы не назвал его злодеем.

– Я предполагал, что ты так скажешь.

– Я с тобой не пойду.

– Почему же?

Роман взглянул в зеленые глаза, излучающие поразительное спокойствие. И тут пред ним предстали другие, карие, тоже спокойные внешне, но спокойствие это было более хрупким, чем тончайшая корка льда, которая больше похожа на пленку. Она образуется, когда еще не холодно, но вот подул северный ветер и одним своим поцелуем превратил глянец в мат. Глядя на Ульфа, Роман даже засомневался, существует ли такая постановка на самом деле. Если да, то ирония бесподобна, вполне в духе Ульфа.

– Тебе известно почему.

– Мне казалось, ты будешь рад провести вечер с Теодорой, да еще и приобщиться к искусству.

– Боюсь, она не разделит твой энтузиазм.

– Это из-за нее на тебе лица нет?

– Это не ее вина…

– Ты хотел продолжить.

Зеленые глаза неоднозначно сверкнули. Ульф играл пальцами, полуразвалившись в кресле. Эта поза удивительным образом не портила его облика и не отталкивала, казалась естественной.

– Что? Сказать тебе, что я чувствую себя омерзительным лицемером? Тем, кого сам всегда ненавидел больше других? Что я не понимаю, в какой момент вообще стал таким? Что я ненавижу себя за то, что причиняю ей боль, но и не могу исправить это, ведь тогда настанет конец? Что еще мне сказать? Что влюбился в женщину, которая боготворит меня, но, вопреки ожиданиям, вовсе не слепа, подобно всем влюбленным без памяти? Нет. Она прозрела! Это произошло именно рядом со мной. Она видит все и почти догадалась. Нет, я не знаю, как это можно исправить, ведь что бы я ни сделал, все причинит ей боль, и именно тогда, когда она стала той, кем всегда хотела стать. Мне продолжать, сукин ты сын? – Роман не заметил, как вскочил из-за стола и теперь стоял, склонившись над Ульфом точно коршун, расставив руки и упершись ими в столешницу, заваленную бумагами.

– Да, пожалуйста.

Ульф