Грим - Анастасия Худякова

около трех часов утра. Записи с видеокамер в квартире и снаружи заведомо изъяты. По предварительным данным, полиции не удалось обнаружить ничего, что указывало бы на личность преступника.

«Нет ни следов, ни ДНК, ни одной записи с камер. Обычно что-то да остается на месте преступления – грязь с подошвы, кровь, волосы, запах, да что угодно. Люди имеют свойство оставлять следы. Даже когда думают, что неуловимы. Но здесь – ничего. Я служу в полиции больше десяти лет, не мне, конечно, говорить такие глупости – за меня это сделают мистики, астрологи, экстрасенсы или фанаты Стивена Кинга, но на самом деле складывается впечатление, что это работа призрака», – сообщил нашему корреспонденту Терренс Бьорн, начальник Исследовательской лаборатории Национальной службы уголовного розыска. На данный момент у полиции до сих пор нет ни одного подозреваемого. Близкие и друзья погибшего уверены: у Элиаса не было врагов. Он был художником, эстетом и стремился дарить миру красоту.

«Я… я не знаю, что вам сказать. – Клара Гьерпен, невеста погибшего Элиаса Эббы. – Элиас был для меня всем. Он был наидобрейшим, внимательным, очень чутким человеком. Я просто не представляю, как Господь может посылать таким людям, как Элли, такое зло… Это просто чудовищно. Тот, кто сделал это, – не человек, никогда им и не был. Это монстр, и меня охватывает ужас оттого, что он где-то там ведет совершенно обычную жизнь. Может быть, у него даже есть семья. Если так, я надеюсь, полиция сможет обнаружить хоть что-нибудь, и больше он не повторит своих зверств, ведь в следующий раз это вполне может быть его знакомый, тот, кто ему верит. У таких людей нет сердца. У них нет души. Нет ничего человеческого…»

Теодора захлопнула ноутбук. Запустив пальцы в волосы, она просидела так несколько минут, не шевеля ни единым мускулом. Наконец она почувствовала пронизывающий холод, встала, чтобы закрыть окно. Она во многом не была уверена, но понимала, что именно сомнения привели ее в то состояние, в котором она находилась теперь. Она сомневалась. И к вратам преисподней, которые опаляли ей лицо, несмотря на то, что тело тряслось от холода, ее привели не чужие суждения, не домыслы Баглера, не возможное случившееся или неслучившееся, а ее собственные сомнения. И за это она готова была себя возненавидеть, в то же время как безуспешно пыталась себя успокоить и утешить.

Теодора прошла в гостиную и взяла телефон. Впервые ей пришлось заставлять себя набирать давно заученный наизусть номер.

– Здравствуй, любимая! – Он ответил быстро, будто ждал звонка. Она же не смогла ответить сразу. К горлу подступили предательские слезы. – Тео?

– Ты уже дома?

– Да. У тебя все хорошо, дорогая?

– Конечно.

– Голос какой-то слабый.

– Кажется, я немного простудилась.

– О, это все я виноват! Так и знал, что не нужно было столько ходить по холоду. Очень плохо?

– Нет-нет, просто слегка болит горло.

– Я приеду, если хочешь.

– Не нужно, я не хочу тебя заразить. Я… позвонила просто… потому что…

– Тебе все еще сложно говорить эти слова? – В его голосе слышалась улыбка.

– Да.

– Я знаю. Но я люблю тебя. И я знаю, что ты чувствуешь.

– Правда знаешь?

– Конечно… Теодора, я ведь никогда по-настоящему не любил. А когда встретил тебя, то даже не надеялся, что ты однажды сможешь меня полюбить, потому что я не привык подпускать к себе людей. Но ты смотрела глубже. Ты никогда не лжешь и не позволяешь лжи себя обмануть, и эта твоя черта влюбила меня в тебя практически сразу. Теодора?

– Да, я здесь, – прошептала она, потому что не могла говорить.

– Хочешь, я приеду?

– Уже так поздно.

– Ерунда! Я приеду, если нужен тебе. И ты будешь слушать мое сердце, пока не уснешь.

– Ты понял?

– Давно. Ты всегда так делаешь, когда не можешь уснуть.

– Я считаю.

– Тео, ты что, плачешь? Тео?

– Нет! Нет.

– Ты работаешь завтра?

– Да, весь день.

– Полиция по-прежнему следит за тобой?

– Да.

– Хорошо. Так будет лучше. Мне не слишком нравится Баглер, уж извини, но здесь мы совпадаем во мнении.

– Он следит.

– Хорошо. Послушай, какая разница, который сейчас час?

– Не нужно срываться. Тебе тоже на работу.

– Я все-таки уволил Грэга Мортена… Я не смог иначе, но чувствую себя паршиво.

– Ты мне не рассказывал.

– Я вызвал его к себе в кабинет. Мне показалось, что он как-то даже изменился, и я уже был уверен, что сейчас он удивит меня, расскажет о том, как видит свою жизнь в будущем, распишет в деталях карьеру, в конце концов, расскажет о том, что мечтает увидеть Мачу-Пикчу или Александрию. Я бы принял что угодно, даже скажи он, что мечтает открыть лавку мороженого домашнего приготовления. Но я просто поверить не мог, когда он заявил мне, что у него нет ни единой цели, что он ни о чем не мечтает и ни к чему не стремится. Он ничего не хочет, его полностью устраивает его серая, убогая, скучная жизнь, и он даже не допускает мысли о том, что может быть по-другому. Как может человек жить так? На мой взгляд, нет ничего печальнее, ничего прискорбнее человека без цели. И человек ли он вообще, если это и есть то, что делает нас людьми? Наши стремления. Чтобы оставаться людьми, мы должны двигаться, должны бежать, будто в детстве нас привязывают к земле, чтобы был стимул добраться до звезд. Но Грэг… Это немыслимо, он просто…

Теодора молча слушала мягкий голос, полный энтузиазма и мудрости, произносящий самые логичные для нее и нужные сейчас слова. Этот голос когда-то приходил к ней во сне, обещая то, о чем она в то время могла лишь мечтать. Он становился глубже, ниже, чувственнее только для нее одной. Он говорил ей слова, которых не произносил никто больше, он шептал ее имя так, будто она была святой и даровала ему то, что могут дать лишь боги. Этот голос смеялся, когда она шутила, и хрипловато стонал, признавая свое безоговорочное поражение перед ней, когда она целовала его обладателя. Теодора слушала и молчала. Она могла поверить всему. Поверила бы, даже скажи он, что все мы ходим по земле вверх ногами, а небо – желтое, потому что голос этот принадлежал ее личному богу. Это он создал мир вокруг нее. Это он научил ее любить. Именно он заключал в себе ее мечты и устремления, о которых рассуждал теперь. И если цель человека определяет его самого, значит любовь к нему и была душой Теодоры. Она верила этой любви, она