На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

дотянув до берега, шарахнулся от налетевшей на мост коряги, с ним вместе рухнул и казак. Он не выпускал повода даже в быстрине, закружившей их с конем, барахтался, плыл, огребаясь одной рукой. На повороте, на случайной отмели, конь встал на ноги, выбрался из потока, волоча за собой и клещерукого хозяина. Казак, похожий на цыгана, отфыркивался, стоя по пояс в воде, ждал спешащих на выручку товарищей.

– Экий недотепа! Разве ж так с лошадкой обращаются? – проворчал кто-то, шагающий в строю впереди Якова. – Небось, лупил почем зря. Вот она и фордыбачится!

– Оно и конячки разные по кровям! – не согласился его сосед, – по прокуренному голосу Яков угадал земляка из Пронской, острослова Калашникова. – Норов дурачий, родовой. Хочь ты ее целуй, хочь бей. У моего батьки был один такой, соловый. Как собака кусался!

– Быстрей топайте! – грубо поторопили позади.

– Успеешь! – съязвил Калашников, оглядываясь. – На блины к теще, что косой машет…

На привале, в ожидании полевой кухни, Яков отошел к стайке осин на берегу оросительного канала, где паслась его лошадь. Вторую ночь, в коротком походном забытьи, ему явственно виделась мать. Принаряженная, еще совсем не старая. Они вдвоем стояли у двора и ждали кого-то. Вроде бы отца. И она спрашивала у Якова, не идет ли тот по дороге… Светлое лицо в расщепках морщин, и взгляд ее любящих глаз, и голос, самый дорогой голос на свете, – вся она была рядом с ним, излучая тепло и особенную материнскую нежность. И он ощущал, проснувшись срыву, палящую тревогу, и жалость, и тоску, – острую и покаянную. Отца Яков по-прежнему простить не мог. И твердо считал, что служба у немцев, атаманство привели к роковой случайности. Ведь не в отца же он стрелял, а в предателя с фашистским флагом! Если бы знать тогда, кто это… Тяжелей всего было думать о матери. Она не только осталась одна, но и, потеряв мужа, вынуждена отступать с немцами, навеки покидать родной край. Уж она-то, простая казачка, ни в чем не повинна. А больше всего горя обрушилось именно на мать!..

– Товарищ старший сержант!

Яков вскинул голову, – казаки спешили к полевой кухне, а перед ним гарцевал на рослом белогривом коне посыльной из штаба.

– Вас вызывают! К командиру полка! Он в голове колонны…

Лада лихо пронесла вдоль эскадронов, артиллерийских упряжек. Ниделевича нашел Яков в крытой чаканом чарде. Байков, давний знакомый по штабу, пожал руку и приказал пропустить.

– Почему не нашил третью лычку? – вдруг спросил полковой, выслушав представление Шаганова.

– Не успел, товарищ гвардии майор! Виноват.

– Ладно. Не до мелочей. Впереди Дебрецен. Сапунов предложил тебя на должность командира взвода. Вот и Антон Яковлевич, – майор кивнул в сторону политрука, сидевшего за столом, – поддержал кандидатуру. Помню тебя с Миуса, когда пленного притащил. Надеюсь, справишься?

– Так точно.

– Скажу начистоту. В Особом отделе дивизии помог Иван Хомяков. Майор со Ставрополья, где ты партизанил. Так что принимай взвод!

Дивизия безостановочным маршем обходила город, скапливаясь у восточной окраины, чтобы при необходимости развить атаку и далее, на юг. Две другие дивизии – 12-я и 63-я – приближались к Дебрецену с севера, готовясь к фронтальному штурму. Но донцов опередили соседние части 2-го Украинского фронта. Полк Ниделевича подоспел им на помощь 19 октября.

Не успели казаки рассыпаться из походного строя, как их внезапно атаковали немецкие танки! Командир и политрук, находившиеся на НП, оказались фактически отрезанными. Времени дожидаться приказов сверху ни у младших командиров, ни у казаков не осталось. Все зависело только от них самих! И с волнением наблюдая, как вдали занимают позиции сабельники, как проворно готовят артиллеристы орудия к бою, а рядом с ними – расчеты артминполка и противотанкового, – как вся эта смешанная армейская группа, дивя выучкой и мужеством, разворачивается перед сражением, Ниделевич тронул политрука за плечо.

– А ты, Антон Яковлевич, утверждал, что казакам нужен отдых, что их ветер качает. Дудки! Их даже ураган не сломит! Видишь, и без нас с тобой обходятся…

Над кварталами города вставали черные дымы, сплетаясь с низкими тучами. Ожесточенно грохотала канонада по всему кольцу окраин. Эскадрон Сапунова находился на левом фланге, взвод Якова – на самом краю. Танки приблизились. Их встретили залпы прямой наводкой. Восемь «тигров» застыло в первые минуты боя. Остальные попятились. Шквал артогня их преследовал до самых улиц. Между тем Сапунов, боясь упустить инициативу, уже посадил свой эскадрон на лошадей. И как только четверка краснозвездных танков рванулась вперед, к городу, повел казаков вслед за ними!

Лада рвала копытами стерню, пласталась, неся припавшего всадника. Рев танков и настилающийся перебор лошадей. Клокочущее русское «ура». Им навстречу – пулеметные и автоматные очереди, минный заслон. Редели ряды казаков в безудержной конно-танковой атаке…

Но уже вихрят донцы пыль улиц, подавлены передовые очаги обороны! Безумное напряжение атаки, когда в любой миг ожидаешь смерти, постепенно теряется, – яснеет голова, действия обретают расчетливость.

Взвод Шаганова прочесывал центральную площадь. Спешенные казаки растеклись ручейками по дворам, перестреливаясь с засевшими гитлеровцами. Левшунов со своим отделением добрался уже до колонн какого-то дворца, с поникшим венгерским флагом, когда с верхнего этажа застрочил пулемет. Казаки укрылись за колоннами. А Чикин повел подчиненных вдоль стены, чтобы вход в здание забросать гранатами. Третье отделение Житника прикрывало товарищей сзади. Яков с сержантом Казьминым был с ними, наблюдая за штурмом. Первым подкрался к дверям Белоярцев, швырнул в крайнее окно гранату. Она мощно и гулко разорвалась внутри. Яков поднял полувзвод!

Дворцовое убранство, потолки с изображением мифических героев, парадная лестница, устланная ковровой дорожкой, на мгновенье отвлекли взгляд Якова. Но казаки уже были на площадке второго этажа, громом очередей наполняя здание. Завеса пыли дрожала в овальном вестибюле. Яков оставил у входа бойца, побежал по ступеням наверх, держа трофейный вальтер. В высоких комнатах гудел под сапогами паркет. На обоях золотились причудливые узоры, в инкрустированных рамах висели картины с фигурами бравых мадьяров. Богатая мебель придавала комнатам помпезный вид. Голоса раскатывались как в церкви. К удивлению Якова, вели огонь из пулемета двое гражданских, – убитый мужчина и плененная тонконосая красавица. Ее черные волосы растрепались, смуглое лицо застыло в гримасе презрения. Она стояла со связанными за спиной руками, что-то шепча, а казаки смотрели на ее полную грудь, ноги в подогнанных бриджах и сапожках наездницы. Щека Семки Кожухова, невысокого ладного хоперца, переведенного из разведки за какую-то провинность, взбугрилась царапиной. Он мерцал сталью своих синеватых глаз, кривил губы в усмешке.

– Богиня войны, твою мать! Как тигра кинулась…

Яков приказал ему и калмыковатому Барбуданову отвести ее в штаб.