На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

– Никак нет. Благодарствуйте, ваше благородие, – смущенно пробормотал Тихон Маркяныч, ощутив жесткий начальственный холодок в голосе эмигранта.

А тот вмиг позабыл, что к нему кто-то обращался, повернулся к сослуживцу, обрюзгшему толстячку-сотнику, с выпученными по-рачьи красными глазами, и продолжал снисходительно-важным тоном:

– Наш Окружной атаман Ротов так и заявил, сославшись на договоренность с Восточным министерством. Еще не упущена возможность перебросить Стан в Баварию, на свекловичные заводы. Там нехватка рабочих рук, гужевого транспорта. Но Доманов категорически против!

– Почему же, черт возьми? – до козырька фуражки вскинул косматые брови сотник, демонстрируя крайнее удивление.

– Согласись, логика весьма странная! Там обжитая местность. Относительно безопасно. А здесь? Скопища партизанских шаек. Этот… Комитет национального освобождения Северной Италии. То есть крупная боевая организация, для которой мы – враги. Резюме? Изволь. Доманову, без сомнения, казачьей кровушки не жалко. И потом, чем кормить людей, целую орду? Где взять фураж? – подъесаул уловил сосредоточенные взгляды седобородого старика и его угрюмого возницы, и раздраженно пришпорил коня…

2

Бурлацкий северный ветер притащил караван туч. Белесые, черные, свинцово-сизые, они встали по небу плотной тяжеловесной флотилией. И дружным залпом обрушились на степь! Крупные, что картечины, снежинки заполнили неоглядное пространство полей, расторопно белили землю, деревья, крыши. Ветер и снег спугнули галок в заречье. Они взбулгачились, вихрево взмыли над хутором и, озябнув, ловко спустились к зерновому амбару. Но их лапы уже проваливались в слое снежка, и птицы коротким перелетом подались на заокольную дорогу, где ветер подметал мерзлый наст, надеясь хоть там чем-то поживиться. Глянули им вслед старожилы и вспомнили примету: галки вдоль дороги – жди морозов.

Они, не мешкая, надвинулись плечом к плечу, заковали округу каленой стужей. Несветай, застывший в тишине, после снегопада, точно сблизил сугробистые берега, отблескивал полосой синего хрусталя. Он и гулькал, дивно звенел, как венецианская ваза, когда мальчишки бросали вскользь камушки или пробивали пешнями лед, подстерегая щук. Дивными кружевами убрались лозняки и терновники. Чаще обычного вылетали из них совы, нахохленные, сердитые, слыша хруст снега под ногами. А из суходолов, из дальних буераков приближались к хутору, лакомились корой молодых деревьев зайцы, крались лисоньки. Не раз раздавался на бугре глухой ночью трубный вой бирюка.

С утренней дойки, как повелось, Лидия возвращалась на пару с Таисией. На заснеженном скате, с которого спускались к хутору, проступали петли звериных следов. Яснее виделись впереди хаты, дворы, копья осокорей. А дальше, за рекой, за грядой белолобых холмов брезжила зорька, – будто умывалось небо розовой водой. Она разливалась по горизонту все шире, становилась темно-алой, карминной. И вдруг прорезало сизую надземную дымку огненное лезвие солнца! Первые лучи оранжево задрожали на ресницах…

Светлынь разбередила души. Лидия мечтательно проговорила:

– Ровно год как Яша был дома. А кажется – вчера. Помню каждую минуточку.

– А я своего уже стала забывать… Верней, меньше тоскую.

– Помнишь, как немцы пришли? Как мы от них в скирде прятались? – неожиданно спросила Лидия. – Аж мурашки по коже… Когда война эта кончится? Когда она, проклятая, казаков вернет? Все на наших плечах! От зорьки до зорьки вкалываем. По годам мужиков не знаем. Иной раз, не скрою, аж звенит тело… А утром очунеюсь, – на весь день опять деревянная.

– А мне, по вдовьей доле, с этим легче. Агроном любит, на дело гож. Погуляю, пока жена его в городе. А там погляжу! Может, кто серьезный найдется… А не то отобью у тебя председателя!

– Ну, чего ты несешь? На кой он мне? – обиделась Лидия.

– Сама ж призналась, что хочется! Ну, не дуйся. В шутку я… А «преда», голубчика, беспременно оженю на себе. Стану председательшей, – озорно подмигнула Таисия, меняя походку и подбочениваясь. – В своей плюшке на рыбьем меху больше не выйду. Нехай шубу покупает! И духи «Красная Москва»! Наряжусь и – к коровкам. «Здрасьте, буренки!» – «Здрасьте». – «Признаете, чи нет?» Они – в обморок. Не угада-али… Молока не дают…

Обе зашлись смехом, долго не могли уняться, поджигая одна другую хохотом. Простодушно, до слез потешались… А на молодых лицах, нацелованных морозом, зрел широкий калиновый румянец!

Уже в проулке Таисия по-особому приглушила голос.

– В кино пойдем? «Веселых ребят» или «Волгу-Волгу» обещал киномеханик привезти. Ладный парень. Забыла сказать, о тебе спрашивал.

– Отвяжись, бешеная, – шутливо попросила Лидия.

– Слышь, мой любаш к себе после кино приглашал. В картишки поиграть. Четвертого кого-нибудь найдет. Как ты?

– Навряд, – отмахнулась Лидия, сворачивая со снежной стежки к своим воротам.

Под вечер, снова повстречавшись на ферме, и словечком не перебросились, пока чистили и доили коров, помогали скотнику таскать в сапетках солому. Обратно до хутора доехали с дежурным кучером, дураковатым Антипом.

В сумерки мороз поджал. Но пышное белоснежье долго не давало сомкнуться мраку, размывая его матовым отсветом. К шагановскому двору Варюха пожаловала с тачкой. Лидия увидела ее в окно, догадавшись, одетой вышла на крыльцо.

– Здравствуй, Лида, – глуховато бросила гостья, избегая почему-то смотреть в глаза. – Ты люльку обещала. Решила забрать. А то начнут бабы беременеть, – опередит кто…

– Раз обещала, никому бы не отдала, – возразила Лидия, идя к сараю. – Ты как выскочила замуж, совсем оторвалась, стала примерной домоседкой. И в кино почти что не ходите!

– Мы деньги на новый дом собираем, – торопливо ответила Варюха, наблюдая, как хозяйка крушит стопку дров, вытаскивает из дальнего угла кроватку, искусно, с узорчатыми разводами, скованную из железных лент. Старинный коваль утвердил люльку на дугообразных полозьях, чтобы было удобней качать. В ней укладывали Якова, так недавно – Федюньку. Теплое волнение подкатило к сердцу. Лидия пошутила, вытащив казачью зыбку на дорожку:

– Кровать проверенная. Для настоящих казаков! Свекровь говорила, Яша ни разу не болел. Да и мой сыночек здоровенький рос, слава богу. Так что рожай Сергею Ивановичу двойню, – поместятся!

Варюха промолчала. По жалкому расплывшемуся лицу подруги, с характерными темными пятнами, обильно потекли слезы. Нижняя губа мелко задрожала.

– Нету жизни, Лидочка! Несчастная я… Ни покоя, ни радости – ничего. А любви, ее и не было… Не послушалась тебя! Мать настояла. Мол, хороший человек. Ага! Как бы не так! Не разрешает из дому выйти. Ревнует к каждому дереву, не то что парню. Копеечки не дает. Жа-адны-ый… Рассчитал, что фильмы должны мы смотреть два раза в месяц, а остальные вечера читать книжки и учебники. Готовиться к поступлению в институт. Я согласна. Но не каждый же день! И еще… еще бить стал! – лицо Варюхи исказилось, она всхлипнула. – И жалиться некому…

– Та-ак, – тяжело наливаясь гневом, протянула Лидия. – Бьет, говоришь?

– Ни за что! Мне же нельзя