Ключи Марии - Андрей Юрьевич Курков

– Интересно! – прошептал Бисмарк и задержал дыхание, переваривая свою догадку. – Похоже, что у нас тут «дядя» Игорь Вавриков!

«Его же, как и меня звали, Игорем» – прозвучал в памяти голос Клейнода.

– Ну что? – Олег почувствовал, как у него в груди зарождается азарт, азарт игрока, каким был настоящий Отто фон Бисмарк, и каким, возможно, должен был быть Георгий Польский, чтобы пережить остальных и обустроить свою безбедную жизнь на острове Андрос. В любом случае, это был азарт человека, который напал на след сокровищ или разгадки тайны и понимает, что теперь осталось только не сворачивать с пути. С уже известного пути, ведущего к разгадке!

Сердце от возбуждения бросило Олегу в голову кровь! Удар сердца по вискам зазвенел в ушах.

– Два человека помогут мне его окончательно опознать! – подумал он о Ваврикове. – Клейнод и Рина!

Он сохранил отдельно увеличенное лицо полковника Ваврикова со старой фотографии. Присел с раскрытым ноутом на стул у дивана, но тут его решительность дала сбой. Лицо Рины показалось Олегу безжизненным, синеватым. Ее дыхания он не слышал.

Перепугавшись, он опустил ноут на пол. Положил ладонь на лоб девушки. Лоб был холодным, но мокрым. Он вытер руку о штанину. Уловил запах пота. Дотронулся до ее шеи. И снова пальцы стали мокрыми.

– Черт! – вырвалось у него.

Он сбросил с Рины плед и одеяло, и начал ее раздевать. Стянул джинсы, колготки, свитерок и майку с лифчиком. Она, насквозь мокрая, осталась на кровати в одних синих трусиках. Его глаза на мгновение остановились на родимом пятне, похожем на развернутый уголками вниз полумесяц.

Выбежал в ванную, вернулся с мокрым полотенцем, стал ее отирать, поглядывая то и дело на лицо, на закрытые глаза.

После мокрого полотенца, вытер ее сухим и накрыл простынею. Снова присел рядом, забыв и про Ваврикова, и про Грецию, и про ноут на полу возле ног. Отдышался. Через несколько минут сунул руку под простынь, чтобы проверить, не потеет ли она снова. Ощутил на пальцах влагу. Одернул простынь с груди и понял, что коснулся ее соска, на котором опять выступила капля молока. Грудь не казалась плотной, переполненной молоком.

И тут ее ресницы вздрогнули. Губы шевельнулись. Олег машинально поднес пальцы к ее губам, провел по ним. И ощутил, как губы словно ущипнули подушечку указательного пальца, того самого, который только что дотронулся до соска и стал мокрым от молока.

Он снова услышал ее дыхание. И снова заметил дрожание ресниц. А капля молока на соске увеличилась в размере и вот-вот готова была скатиться на живот.

Олег снова снял ее пальцем, и не совсем понимая почему, но опять увлажнил ее молоком ее же губы. И почувствовал, как она облизала палец.

Ее глаза едва заметно открылись.

– Еще! – попросила шепотом.

В ямке на ее животе белым живым пятнышком блестело молоко, скатившееся с другой груди. Олег обмакнул палец и поднес его к губам Рины. Ее губы стали сильнее и тверже. Ее глаза раскрылись шире. Она ожидающе смотрела на Олега.

Олег удивленно мотнул головой и снова обмакнул указательный палец в пятнышко ее молока в ямке на животе. В ямку скатились еще две крупные молочные капли.

Глава 60

Сянок – Львов, июнь 1941. Арета еще раз доказывает, что знает приграничные Карпаты, как свои пять пальцев

Олесь с интересом развернул газету и прочитал, что «во Львовском обкоме партии состоялось совещание по вопросам идеологической работы. На совещании было отмечено абсолютно недопустимо явление: в некоторых учебных заведениях, в частности в университете имени И. Франко, до сих пор с профессорских кафедр проповедуются реакционные, антинаучные концепции идеолога украинских буржуазных националистов Михайла Грушевского. Профессора Иван Крипьякевич, Мирон Кордуба, Богдан Курилас, Остап Маркович в своих лекциях пропагандируют взгляды, не имеющие ничего общего с марксистской историографией. По этому поводу было проведено несколько дискуссий при кафедре истории, во время которых упомянутым профессорам указывали на их ошибки. Но они продолжают развивать перед студенчеством буржуазно-националистические теории и похоже, что никого во Львове это не беспокоит».

Далее еще раз упоминалось имя отца в связи с тем, что он на лекции рассказывал, как «во время Брусиловского прорыва в 1914 году население Западной Украины бежало от наступающей российской армии на запад вместе с австрийцами».

– Вижу, отец довольно неосторожен, – сказал Олесь и показал Арете газету.

Она быстро пробежала глазами оба абзаца и пожала плечами.

– Очевидно, что он им все еще нужен. Иначе бы уже арестовали! Однако медлить нельзя. Кажется, нам пора. Надо выйти из города до комендантского часа.

Они покинули кабачок и отправились в горы. Арета шла впереди, и по всему было видно, что она очень хорошо ориентируется в местности, ведь поднималась она уверенно, не останавливаясь и не оглядываясь по сторонам.

С детства Олесь мечтал о сестре, а раз ее не было, то придумал ее, общался с ней в своем воображении, советовался с ней, и если бы она однажды появилась, он бы даже не удивился. Но со временем он так сильно сроднился с ней, что она проникла в его интимное воображение, ему уже мало было того, что она есть, что он может с ней мысленно общаться, потому что она теперь шептала ему на ухо нежные слова, они страстно целовались, он ласкал ее грудь, а она соблазняла его на большее. И становилось понятно, что, это уже не сестра, что это его личная богиня, ради которой он готов на все, зная, что и она в ответ готова на все ради него.

В один момент, когда они с Аретой поднимались по тропе меж высоких сосен, и она оглянулась, Олесю показалось, что это и есть его придуманная возлюбленная сестра, потому что была она невероятно похожа на тот образ, который он себе вымечтал. Удивительно было то, что ранее ничего подобного он не замечал в ней, хотя его к ней и влекло с огромной силой, а некоторые черты лица казались не только знакомыми, но даже родными. Осознав это поразительное совпадение, он пришел к выводу, что и голос Ареты похож на тот, который звучал в его грезах, и он едва сдержался, чтобы не крикнуть ей: «Сестра моя! Ты выплыла из сна, как будто тебя выдохнули из воздушных глубин! Уста себе рисуешь стеблем зверобоя, холодными туманами обводишь очи…».