Черная мантия. Анатомия российского суда - Борис Миронов

Миронов принимает логику обвинителя: «Да, представленные мною документы не свидетельствуют о наличии мотива у нас, подсудимых, они свидетельствуют о наличии мотива у организаторов имитации».

Судья, еще вчера жаждавшая видеть первоисточники, долго подбирает причину для отказа. Находит завалящее, но хоть как-то подходящее: «Суд не находит оснований для приобщения к материалам дела художественных произведений, изданий печати».

В зал вошли присяжные заседатели, пошел третий день допроса Миронова.

Но сначала об интриге, которая предварила это заседание. Кулуары суда, как известно, место распространения околосудебных новостей. Журналисты, родственники, друзья, единомышленники подсудимых, просто любопытствующие зрители — все это хаотично вращается в просторных холлах суда. Среди пестрой публики заметны двое, кого сам судебный процесс, что бросается в глаза, ни капельки не интересует. Это парапсихологи — худая моложавая дама с испорченным многократными подтяжками лицом и грузный мужчина средних лет, сплошь изъеденный паршой. Экстрасенсы наняты представителем Чубайса Гозманом обеспечивать необходимый обвинению психологический климат. Получается это у парапсихологов или нет, — не нам судить, мы в их инфернальные мантры не верим, но, видимо, не все идет гладко, поскольку как раз накануне этого дня Гозман в тех же судебных кулуарах раздраженно уверял кого-то по телефону: «Не надо Юру использовать, я сам буду оказывать психическое воздействие».

Когда Иван Миронов подошел к трибуне, Гозман, сидевший в метре от подсудимого спиной к нему, резко развернулся и вперил в лицо допрашиваемого разбегающиеся в разные стороны очи. Из зрительского зала хорошо был виден этот мертвый взгляд. Стало муторно на душе.

Прокурор вновь начал перетрясать алиби подсудимого: «Вы в своих показаниях на следствии указываете время, когда 17 марта 2005 года заходила соседка: с 8.00 до 9.30? Почему такой большой промежуток времени?»

Миронов: «Меня допрашивали в день ареста, избитого, с двумя сломанными ребрами и разбитой головой».

Прокурор усмехается: «Означает ли это, что соседка провела у Вас полтора часа?»

Миронов: «Здесь, на суде, я сказал — в районе девяти часов. На следствии говорил — с 8.00 до 9.30. В чем противоречие? Если Вы спросите, когда я зашел сегодня в суд, я скажу — в районе десяти часов, точнее не смогу сказать… Леонид Яковлевич, ну, что Вы меня гипнотизируете, — неожиданно обращается Миронов к Гозману. — Я все равно гипнозу не поддаюсь».

Гозман молчит и смотрит. Взгляд его жутковат. Лицом Гозман обращен к подсудимому, но глаза при этом на него не смотрят, они живут на лице своей инфернальной жизнью, причем каждый глаз отдельно.

Прокурор задает следующий вопрос, сеющий сомнения в алиби подсудимого: «Почему на следствии Вы не говорили, с какой целью зашла к Вам соседка?»

Миронов с трудом отвлекается от Гозмана: «Меня никто об этом не спрашивал. Ведь алиби — это подтверждение нахождения человека в данном месте в данное время. И все. Я вообще был уверен, что после проверки моего алиби буду выпущен из тюрьмы. Я тогда еще надеялся на справедливость».

И снова — к Гозману, слегка раздраженно, но вежливо: «Леонид Яковлевич, Вы же мешаете».

Гозман пучит на подсудимого блуждающие глаза и молчит, как упырь, насыщающийся кровью жертвы и не желающий отвлекаться от этого упоительного процесса.

Прокурор: «И, все-таки, чем объяснить, что на следствии Вы давали полуторачасовой промежуток времени, а на суде сузили до часа?»

Миронов, сознавая, что его гоняют по кругу повторных вопросов, как лошадь в цирке: «В день ареста находился в состоянии глубокого стресса, избитый, внутри все болит, но ведь нет расхождений с показаниями Аллы Михайловны».

Видит перед собой напряженное, в состоянии зловещей медитации, с расширенными ноздрями, остекленелыми глазами лицо Гозмана и не выдерживает: «Ваша честь, попросите Гозмана сесть нормально!»

Гозман, как Вий, молча пытается парализовать жертву взглядом. Судья на новое явление гоголевской чертовщины не обращает ни малейшего внимания: «Уважаемые присяжные заседатели, подсудимый Миронов неоднократно говорил о применении к нему мер физического воздействия. Вы должны оставить это без внимания. В материалах уголовного дела таких сведений не содержится».

Прокурор пользуется подсказкой судьи: «Почему в жалобе Генеральному прокурору, где описываете свое алиби, не указываете на меры физического воздействия?»

Миронов: «Мне сокамерники сразу сказали: будешь жаловаться на ментов, они тебе мигом свет вырубят…» Прерывается, в упор смотрит на впавшего в гипнотический транс Гозмана и, через силу улыбаясь, обращается к судье: «Ваша честь, ну что он глядит на меня, как собака, которой есть не дают! Покормите Гозмана!»

Смех — лучшее средство от гипнотического воздействия. Зал прыснул от образа изголодавшегося, по-собачьи клянчащего подаяние миллионера Гозмана. Гипноз улетучился, судья взмолилась: «Леонид Яковлевич, ну отвернитесь Вы от него, смотрите на меня».

Зрители оценили жертвенность судьи Пантелеевой, готовой испытать на себе гипнотическое оружие парапсихолога, но Гозман смотреть на нее не захотел, а, отвернувшись от Миронова, уткнулся в стол.

Так закончился допрос и суд вступил в новую стадию — дополнений, когда каждая сторона выставляет факты прежде пропущенные, а то и вовсе притаенные по принципу «запоминается последнее». Прокурор выбрал для дополнений почему-то описание куртки Квачкова, изъятой у него 18 марта 2005 года: «Куртка утепленная, зимняя… имеет подстежку… застегивается на три кнопки, к нижнему краю пришиты хлястики… В правом кармане — деньги, всего 9 рублей 65 копеек, монеты достоинством 5 рублей, 2 рубля, 1 рубль, 10 копеек, 5 копеек…». Подробности, детали как у Льва Толстого. Слушателей реализм не захватывает, они изнывают от долгого нудного зачтения непонятно для чего вдруг понадобившейся прокурору куртки, тем более что ни на одной из принадлежавших Квачкову вещей следов взрывчатых веществ и оружейной смазки, не обнаружено. Даже если бы спустя пять с половиной лет выяснилось вдруг, что подобными застежками и кнопками засыпан лес у Митькинского шоссе, то самого Квачкова на месте происшествия все равно не было, он, согласно версии следствия, ожидал товарищей в машине СААБ.

После дополнений прокурора черед защиты. Адвокат Чепурная просит предъявить присяжным заседателям главного героя событий — бронированный чубайсовский БМВ. Прокурор Каверин при предъявлении присяжным вещественных доказательств на вопрос судьи, будет ли обвинение представлять БМВ, ответил: «Мы сделаем это позже». Позже некуда — пора предъявлять. Отражать неудобное ходатайство защиты сходу ринулся, нет, не прокурор, кинулась судья Пантелеева, да впопыхах, неуклюже, суетливо, первыми неудачно пришедшими ей в голову соображениями, оказавшимися там совершенно случайно: «Суд предупреждает адвоката Чепурную о недопустимости искажения действий и решений суда! В соответствии со ст. 243 УПК РФ суд не вправе ставить вопросы, задавать вопросы участникам процесса, сторонам, в том числе и государственному обвинителю, и запись в поданном ей ходатайстве о том, что суд задавал государственному обвинителю вопрос и существо якобы данного государственным обвинителем ответа не соответствуют действиям и решениям суда!» Но, хочешь — не хочешь, а обсуждать ходатайство надо.

Прокурор опасливо и осторожно: «Что касается автомашины БМВ, я знаю, где она находится, но я не знаю, откуда информация у адвоката Чепурной о том, что Вербицкий говорил, что он не видел повреждений на автомашине БМВ, насколько мне помнится, свидетель Вербицкий указывал, что после взрыва и обстрела он все свое внимание обратил на свою машину и машину брата. Да, он видел, как мимо проехала машина БМВ, но он сказал, что «я ее не рассматривал». А такого, что он видел по телевидению, такого, по моим данным, Вербицкий не говорил».

Миронов возмущенно: «Ваша честь, прокурор искажает материалы дела!»

Каверин поспешает закончить: «Наконец, когда Тупицын говорил, где он увидел повреждения на машине БМВ, если правильно изложена информация, не в гараже, в гараже он машину не рассматривал, он рассматривал ее во дворе. В отношении того, что я где-то кому-то что-то говорил про БМВ, то это откровенная дезинформация, поскольку такой информации от меня не исходило и не могло исходить. К тому же адвокат Чепурная не указала место, где мы должны осмотреть этот автомобиль».

Все помнит прокурор Каверин, все знает, но признаться в том не желает, а чтоб за вранье не отвечать, на всякий случай под всякую ложь соломку подстилает: «насколько мне помнится… по моим данным… если правильно изложена информация…». Врать — его привычное прокурорское ремесло.