Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

превратившийся в лоббистскую организацию крупного российского бизнеса. Вместе с тем, критикуя политику реформ, проводившуюся гайдаровским правительством, он выступал за жесткое государственное вмешательство в экономику административными методами и являлся горячим сторонником и пропагандистом китайской модели реформирования. При этом он совершенно забывал о российских реалиях, существовавших в начале 90-х годов.

Дело даже не в том, хороша китайская модель или нет. Проблема в том, что она может быть хороша только там, где она применима. Если говорить о России или об СССР, то китайский путь плавных преобразований был бы великолепен в период кратковременных реформ Косыгина. Кстати, именно тогда идеолог китайских реформ Дэн Сяопин начинал их в Поднебесной. Возможно, использование китайской модели могло бы дать положительный результат, будь она применена в 1985 году, в 1987-м и даже еще в 1989 году. Ведь китайская модель – это, по сути дела, вариант проведения экономических реформ при жесткой политической диктатуре. Замечу, что авторитарная система правления стала основой реформирования экономики и в таких странах, как Южная Корея, Чили, Испания, Сингапур, хотя в определенной степени база для развития рыночного хозяйства там уже существовала. Просто идеологическое обоснование диктатуры у китайских коммунистов одно, а у генерала Пиночета оно было другим. Но формы политической поддержки и навязывания сверху реформ в этих странах были весьма схожи.

В России же начала 90-х годов уже не было условий для подобного политического и силового обеспечения экономических преобразований. Во второй половине 80-х годов Горбачев и Рыжков, который впоследствии очень ругал наши реформы, упустили свой шанс. Тогда у них была реальная власть, они могли опереться в своих реформах на силу государства, силу партии, которую ни в коей мере нельзя недооценивать. Но эта реальная мощь, которую можно было использовать на цели реформ, была, к сожалению, бездарно растрачена на концепцию ускорения, антиалкогольную кампанию, непродуманную конверсию ВПК, продовольственную программу и тому подобные начинания, не затрагивавшие саму суть планово-распределительной экономики. Создание кооперативов и некоторое расширение прав предприятий в те годы было, конечно, шагом вперед в смысле возникновения элементов рыночных отношений, но это были отдельные новации, не менявшие систему по существу, а во многом носившие деструктивный характер. Например, с точки зрения финансовой стабильности.

Во второй половине 80-х годов ситуация в нашей экономике, в частности уровень инфляции и внешней задолженности, степень сбалансированности потребительского рынка, состояние финансов, хотя и была уже далеко не идеальной, но позволяла провести серьезные преобразования значительно менее болезненно, чем в 1991–1992 годах. К сожалению, из-за отсутствия политической воли, колебаний между демократами и ортодоксами-консерваторами, подмены реальных экономических реформ частными решениями, бесконечного поиска вариантов и писания программ, разговоров о реформах вместо реформ время было упущено. Страна все быстрее катилась в экономическую пропасть. Если бы еще существовавшая в то время мощь советской партийно-государственной машины действительно была направлена на радикальное реформирование экономики, это позволило бы избежать многих болезненных последствий реформы.

Та же либерализация цен, будь она проведена в 1987 году в условиях относительной сбалансированности потребительского рынка, не вызвала бы такого ценового шока. Не обесценились бы сбережения населения. В тот период еще существовали тесные отношения между советскими республиками. Реформа могла быть осуществлена в масштабах всего СССР и способствовала бы его плавной трансформации и в итоге сохранению. Я думаю, что именно тогда «китайские» советы Аркадия Ивановича, занимавшего, кстати, крупный руководящий пост в ЦК КПСС, были бы очень уместны. А в 1991 году уже не было той государственной власти, которая могла бы их реализовать.

Однако китайскую модель и ее успехи тоже не стоит переоценивать. Аграрный Китай с его избытком трудовых ресурсов и высокоиндустриальная, милитаризованная экономика СССР имели огромную разницу в стартовых условиях реформ. Кроме того, я убежден, что Китаю еще предстоит пережить определенные катаклизмы и в экономике, и в политике. Реформы и сейчас, по прошествии десятилетий, лишь частично затронули крупную государственную промышленность, наиболее медленно и болезненно поддающуюся реформированию. Но главное все же не в этом.

Нужно вспомнить и то, что за китайской моделью лежит площадь Тяньаньмэнь, где вооруженным путем была жестоко подавлена скромная политическая оппозиция, представленная в основном студенческой молодежью. Китайский вариант реформ внутренне противоречив. Нельзя иметь свободную экономику и несвободное общество. Свободная экономика нуждается в демократии так же, как и демократия в свободной экономике. Это две стороны одной медали. До определенного момента можно развивать экономические реформы при сохранении тоталитарной системы. Однако рано или поздно внутренний конфликт вырывается наружу и происходит или полный возврат к тоталитаризму, в том числе и в сфере экономики (как в СССР в конце 20-х годов), или свержение тоталитарной политической системы (как это произошло в Испании, Чили, Португалии, Южной Корее, Аргентине). Удастся ли китайцам плавно и безболезненно реформировать свою политическую систему в направлении ее демократизации вслед за либерализацией экономики, покажет время. Пока страна скорее движется в обратном направлении, накапливая потенциал общественных потрясений.

В любом случае мы к началу 90-х годов уже прошли тот исторический этап, на котором еще можно было испробовать подобную последовательность реформ. И именно понимания этого факта, как мне кажется, не хватало Вольскому и многим другим сторонниками китайского варианта реформ для России.

В нашем обществе демократические преобразования опередили экономические реформы. Можно и нужно сожалеть об упущенном благоприятном времени для реальных экономических изменений, но едва ли кто-то, кроме коммунистических ортодоксов, может сожалеть о демократизации страны.

При этом нужно отдать должное удивительным способностям Аркадия Ивановича сохранять политическое долголетие. В наше бурное, богатое переменами время ему удалось на протяжении десятилетий оставаться если не на вершине политической власти, то, по крайней мере, где-то довольно близко от нее. Мои многолетние добрые отношения с ушедшим от нас Аркадием Ивановичем позволяют мне сказать, что во многом это объясняется его незаурядной способностью к политическому блефу.

Возглавлявшийся им в 1992–1993 годах «Гражданский союз» реально был настоящим мыльным пузырем. За ним стояла лишь небольшая часть директорского корпуса российской промышленности. Но Вольский сумел в то время представить себя в качестве выразителя и представителя интересов чуть ли не всей промышленности страны, даже больше: представителя интересов весьма широкого спектра политических сил. Он сумел внушить это и правительству, и Верховному Совету, и президенту. Ельцин прислушивался к его позиции, приходил на съезд «Гражданского союза».

Это теперь я знаю, как собираются такие съезды. Рассылается масса приглашений, где людям сообщают, что на съезд приглашен президент. Президенту же говорят, что ему нельзя не прийти, так как на заседании будет присутствовать несколько тысяч человек, Колонный зал будет забит, вся страна будет слушать. В итоге действительно собирался полный зал. Там было много случайных людей,