Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

всего за несколько лет вся система внешней торговли была полностью перестроена и переведена на рыночные рельсы, а решающий вклад в это был внесен еще в 1992 году.

11. Оппоненты команды и ее размывание

Приступая к осуществлению экономических реформ, мы в полной мере отдавали себе отчет в том, сколь тяжелые и болезненные для населения шаги предстояло нам предпринять. Наше правительство было внутренне готово и к усилению общественного недовольства, и к активизации тех антирыночных политических сил, которые не преминут им воспользоваться.

Однако очень скоро мы обнаружили, что правительственный курс подвергается нападкам и со стороны тех политиков и экономистов, которые считались реформаторами и сторонниками президента. Причем речь шла не о частных разногласиях, не об оспаривании каких-то конкретных экономических решений или отдельных элементов нашей программы, а об отрицании ее ключевых моментов. Серьезными критиками курса реформ оказались вице-президент Александр Руцкой и спикер парламента Руслан Хасбулатов, то есть второй и третий человек в политической иерархии страны. В их позиции явно сплелись и неприятие самих экономических преобразований, и неприязнь к осуществлявшей их команде, и мощные собственные амбиции. Пожалуй, реально преобладали именно последние.

Высокопоставленные оппоненты Руцкой и Хасбулатов

Уже в декабре 1991 года, то есть еще до масштабного развертывания реформы, Александр Руцкой заговорил о нас в оскорбительном тоне, в том числе публично назвав «мальчиками в розовых штанишках». Стало ясно, что личная антипатия к излишне интеллектуальным для генерала министрам играет далеко не последнюю роль в его отношении к проводимым нами реформам. Вскоре после либерализации цен со страниц газет и журналов на нас обрушился прямо-таки залповый выброс критических статей Руцкого. Со свойственной ему солдатской прямотой он заявлял, что в стране идет «не экономическая реформа, а бардак». Позже он договорился уже до того, что правительство проводит «экономический геноцид русского народа».

Обвинения вице-президента в адрес правительства носили абсолютно голословный характер. Генерал особо не утруждал себя аргументацией или фактами. Вступать в содержательную дискуссию с профессиональными экономистами он не спешил. Мне кажется, что Руцкого попросту тяготила роль фактически некоего порученца при президенте, о которой Ельцин не забывал ему регулярно напоминать. Функции, отведенные вице-президенту Конституцией России, явно были скромны и даже неприятны для амбициозного Руцкого.

Сложнее была ситуация с Хасбулатовым. Профессор экономики, возглавлявший до избрания в парламент кафедру в Плехановской экономической академии (любопытно, что он возглавлял ее еще много лет и после драматических политических событий с его участием), он сам готов был претендовать на роль идеолога экономической политики. Правда, занимался он ранее проблемами мировой экономики, да и то на вузовском уровне, где наука всегда стояла на скромном месте и была довольно далека от реалий жизни. Никаких серьезных экономических программ ни сам Руслан Имранович, ни парламент под его руководством ни разу не предложили, но личные амбиции спикера были высоки. Роль модератора в парламенте и «писателя законов» явно казалась Хасбулатову несоответствующей его потенциалу и темпераменту. Он откровенно рвался к исполнительной власти.

У меня с Хасбулатовым с самого начала были особые отношения. Незадолго до выборов, на которых он стал народным депутатом от Чечни, Руслан Имранович приглашал меня на работу к себе на кафедру, предлагая почетную должность доцента. Вскоре после этого я получил предложение от Гайдара стать его заместителем во вновь создаваемом институте. Как я уже писал, согласился я на предложение Егора без каких-либо колебаний. Хасбулатов тогда на мой отказ обиделся. Бурная последующая карьера заставила профессора забыть этот эпизод, но некоторое чувство ревности по поводу выбора не в его пользу он сохранил. Тем не менее Хасбулатов относился ко мне с уважением и не позволял себе личных выпадов в мой адрес, хотя по отношению к правительству в целом и к отдельным министрам часто вел себя просто по-хамски даже публично. В более узком кругу он позволял себе высказывания типа: все правительство идиоты, один Нечаев умный, но, значит, негодяй. Не мог же он звать к себе на кафедру идиота. Уже через много лет после описываемых событий, когда ученый совет Плехановской академии присваивал мне звание профессора, Руслан Имранович, как и другие члены совета, проголосовал «за». Я благодарен ему за это.

Осенью 1991 года и Хасбулатов, и Руцкой достаточно откровенно претендовали на роль премьер-министра, и для них выбор Ельцина в пользу Бурбулиса и Гайдара был большой личной обидой, если не сказать – пощечиной. Каждый из них тогда считал себя способным возглавить правительство. Они явно полагали, что смогут это сделать не хуже, чем какой-то доцент Бурбулис (пусть даже к тому времени государственный секретарь) или тем паче мало кому известные мальчишки, вынырнувшие из академических кругов и говорящие на языке, который Руцкому, например, был часто непонятен. Кстати, высокая образованность нового экономического руководства России, как это ни прискорбно, вызывала неприязнь не у одного только Руцкого.

Так, журналист Саша Беккер написал по поводу одного из выступлений Гайдара перед депутатами, что его непонятные для многих парламентариев термины воспринимались теми чуть ли не как оскорбление, а когда Егор произнес слово «дихотомия», то все подумали, что он их просто матом послал.

Помню и свое личное впечатление по этому поводу. Гайдар выступил в Верховном Совете и отвечал на вопросы депутатов. Сейчас я уже забыл суть вопроса одного из депутатов-заднескамеечников, но эпизод этот помню отлично. Услышав вопрос, Гайдар ненадолго задумался, потом по старой привычке хлопнул себя ладошкой по лбу и сказал что-то типа: «Вы имеете в виду известный «„эффект Гиффена“». Депутат даже не стал после этого слушать продолжение ответа Егора Тимуровича. Он посмотрел на Гайдара долгим ненавидящим взглядом и молча сел. Наблюдая эту сцену, я понял, что еще одного недруга мы нажили навсегда.

Замечу, что в подобном поведении моих товарищей не было ни тени рисовки, ни желания подчеркнуть свою образованность. Мы просто разговаривали на том языке, к которому привыкли в профессиональном научном общении. Со временем пришел опыт публичных выступлений. Мы научились доступно излагать сложные темы, но вначале было не до того.

Свою первую попытку дискредитировать деятельность гайдаровской команды Хасбулатов предпринял буквально через полторы недели после либерализации цен. Уже в середине января, когда никаких результатов реформы еще не могло быть, Хасбулатов поспешил заявить о ее провале и призвал отправить в отставку «малоквалифицированное, недееспособное и некомпетентное правительство». Ясно было, что он решил воспользоваться напряженной обстановкой в интересах укрепления своей личной популярности. Нужно, правда, сказать, что в отличие от прямолинейного Руцкого, который не мог скрыть своей личной неприязни к этим «не знающим жизни умникам» и не гнушался личными выпадами в их адрес, Хасбулатов действовал более гибкими методами, хотя иногда и он срывался