Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

созданный нравственным чувством народа, – механизм, который нисколько не увеличивает и не уменьшает силы этого нравственного чувства; который поэтому не в состоянии изменить окончательных результатов, порождаемых чувством?

Эта идея может показаться очень странной; она даже озадачивает с первого взгляда. Мы до такой степени привыкли рассматривать государство как охранительное учреждение, что постоянно забываем, до какой степени оно вместе с тем служит орудием для нарушения прав. Вопрос, не равняются ли приблизительно благодетельные последствия от прав, охраненных государством, вредным последствиям его нарушений, кажется нам смешным. Однако же, если мы сличим долг с платежом, то подобное сравнение покажется гораздо менее нелепым. Мы не будем говорить о правительствах Востока, которые за самые ничтожные услуги, оказываемые ими при обеспечении безопасности, имеют обыкновение захватывать всякого рода собственность под разными предлогами, если несчастному владельцу не удалось успешно скрыть свое имущество; свои притеснения они доводят до того, что им приходится весной возвращать пахарю часть семян, которые ими отняты были у него осенью. Мы не будем говорить о средневековых системах управления, где человек должен был покупать покровительство, отказываясь от своей свободы. Мы избираем по возможности самые благоприятные положения. Мы рассмотрим относительно лучшие из известных нам управлений; мы определим, с одной стороны, оказанное благодеяние, а с другой – причиненное зло, и сравним их. К деятельности, обязывающей граждан, нужно причислить действительные меры, принимаемые полицией для ограждения личности и собственности и для предупреждения оскорблений; нужно принять также в соображение ограждение от гражданских оскорблений, которое все же доставляется нашими судами, несмотря на все их недостатки, доставляется, правда, только отчасти. Ко всему этому нужно присовокупить обыкновенно присущее нам сознание безопасности, которое дает нас возможность безбоязненно посвящать себя ежедневным заботам, – это сознание, порождаемое в нас существованием деятельной гражданской власти, имеет несравненно большее значение, чем два предыдущих отправления. Если мы сделаем из этого значительный вычет, падающий на долю неудачной деятельности, то все-таки еще останется большой перевес добра, за который государство имеет неоспоримое право требовать себе уважения. Посмотрим теперь другую сторону медали. На первом месте стоит гигантская несправедливость, причиненная девятнадцати двадцатым общества, у которых отнято поземельное владение посредством нарушения права людей на пользование землей (глава IX): ответственность за это должна лежать на гражданской власти, она отчасти даже участвует в пользовании отобранным, она сделала этот захват законным и защищает его как действительное право. Затем следует нарушение права большинства, подчиненного меньшинству и принуждаемого к повиновению законам, на которые от него никогда не испрашивалось согласия. К этому нужно присовокупить тиранию, соединенную с национальной защитой, – набор для флота и милиции, вербовка солдат и матросов, которые должны постоянно отказываться от своей свободы и нередко даже жертвовать своей жизнью. Следует также припомнить, что наши права нарушаются торговыми стеснениями; людям не только мешают покупать и продавать там, где они желают, но им даже воспрещают предаваться известным занятиям прежде, чем они купят у правительства дозволение. Не нужно забывать также наказания и пени, которые до последнего времени имели такое важное значение, нарушая религиозную свободу; ассоциация для уничтожения государственной церкви показывает, что эти наказания и пени вовсе не исчезли. К этим нарушениям наших прав должно прибавить множество мелких стеснений, которыми мы окружены, и все это сопровождается никогда не прекращающимися набегами на нашу собственность через посредство сборщиков податей, таможенных и акцизных чиновников, церковных старост и собирающих подать для бедных. Зло мы должны измерять теми пределами, какими оно ограничивает деятельность способностей; с этой точки зрения, мы сложим все, что перечислили по отношению к полезной и вредной деятельности государства, и сравним между собой полученные суммы. С одной стороны, государство отчасти спасает нас – заметьте, только отчасти – от нападений, грабежей, убийств, мошенничества и тому подобных насилий и обид, которым подвергала бы нас существующая между людьми безнравственность, не будь этого учреждения. Размер этих правонарушений нужно распределить между всем обществом и на протяжении жизни каждого гражданина и затем создать себе понятие о среднем уровне ограничений для свободной деятельности, которые были бы ими произведены. С другой стороны, само государство нарушает человеческую свободу, монополизируя землю, узурпируя власть, ограничивая торговлю, обращая в рабство и обрекая на смерть тысячи солдат, разоряя сотни, которых оно должно было защитить, покровительствуя известной вере и известным классам, налагая обязательное исполнение общественных должностей, налагая более незначительные стеснения, слишком многочисленные для того, чтобы их можно было перечислить. Кроме того – и всего более – оно обременяет граждан безжалостными поборами, которые у семи восьмых всей нации отнимают значительную часть дохода, и без того недостаточного для самого необходимого. Эти сборы в больших размерах и весьма действительно ограничивают сферу, необходимую для развития деятельности и естественных свойств граждан. Теперь нам следует эти многочисленные ограничения свободной деятельности способностей привести к такому же среднему уровню, как и предыдущие, и затем задать себе вопрос, равны ли эти средние выводы или нет. Неужели подобный вопрос действительно так нерационален? Разве ответ на него не возбуждает сомнений?

Нисколько; если вглядеться в дело хорошенько, то ответ даже не сомнителен. Вполне верно, что правительство вовсе не в состоянии изменить общий размер совершаемых несправедливостей. Нелепо было бы предположить, что оно может это сделать, что посредством какого-нибудь искусственного хитросплетения мы можем избегнуть последствий, вытекающих из нашей собственной природы. Чудеса, какие, при поверхностном взгляде, по-видимому, производит гражданская власть, совершаются ею точно так же, как фокусником его сверхъестественные подвиги. Для человека невозможно создать силу. Он может только изменить способ ее проявления, дать ей другое направление, распределить ее. Сила, которая двигает его пароходами и локомотивами, не создана им; вся она лежала в бездеятельном состоянии в каменноугольных копях. Он телеграфирует посредством силы, которая освобождается во время окисления цинка; эта сила не может доставить более того, что дается числом соединяющихся атомов. Даже энергия, которую он обнаруживает, двигая своей рукой, производится химическим средством, лежавшим в той пище, которую он ел. Все, что он может сделать, это воспользоваться силами, оставшимися в бездействии. Это настолько же справедливо по отношению к этике, насколько и по отношению к физике. Нравственное чувство есть сила. Посредством этой силы действия людей удерживаются в известных, определенных границах; никакой законодательный механизм не может увеличить ее результаты ни на йоту. Размер, в котором эта сила недостаточна, будет соответствовать размеру, в котором ее дело останется несделанным. Мы должны страдать в том же самом размере, в котором у нас недостает качеств, требуемых нашим положением. Природу нельзя обойти. Человек, который вздумал бы избавиться от влияния силы тяжести, поставив