Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

В остальном они были разными, особенно теперь, когда Мурат стал так много времени посвящать своему новому стилю и пока неизвестной Тамаре философии.

Мурат, девятиклассник, стройный, черноволосый, с азиатскими чертами лица, с высокими скулами и смеющимися глазами. Он обходил правила ношения формы изысканным обманом. Рукава на его стильной рубашке были закатаны до локтя, на предплечьях недавно появилась цветная татуировка в виде китайского дракона. Жилетка и узкие брюки подчеркивали его худобу.

В учебе он был ленив, но если средний балл начинал падать, он с легкостью готовился и исправлял оценки. Так, во всяком случае, было до настоящего года.

Он ходил, держа спину прямо, говорил очень много, и его считали умным. У него было много знакомых, но часто, особенно когда с ним говорили учителя, на лице его читалось легкое презрение. Мурат был скрытен в личном, но любил демонстрировать свой особый взгляд на глобальные проблемы человечества.

Тамара во многом была его противоположностью. Прежде всего, она всегда говорила то, что думала. В спорах разумно искала истины, а не своей правды, что помогало ей одерживать верх в любых дебатах. И совсем не заботилась о своей и без того невыразительной внешности.

Даже рядом с Муратом Тамара казалось хрупкой. От отца она унаследовала длинный острый нос, а от матери – большие задумчивые глаза. Но своих родителей она почти не помнила, так как ее опекунами много лет были бабушка и дедушка. Ее жидкие волосы были выкрашены в тускло-желтый цвет, но только наполовину; видно было, что она почти не расчесывает их, и они свисали до плеч, как пожухлая трава. Все это, однако, не отталкивало от нее многочисленных друзей, которые чувствовали, что такой внешний вид – не результат запущенности, а сознательный выбор.

Тамара носила один и тот же костюм: пиджак и рубашку с широким выпущенным воротом, брюки – и никогда не надевала юбку. Всегда быстро двигаясь, говоря с нажимом, высоким голосом, она в таком наряде была похожа на гангстера-латиноса, знающего, где его территория. Но спутать ее с юношей было все-таки сложно – что-то в складках губ и во взгляде девушки мелькало нежное, материнское. А когда она вытягивала шею и поднимала на уроке руку, то была похожа на стоящего столбиком суриката.

Она имела, пожалуй, еще одно сходство с Муратом – многочисленные знакомства, только в другом качестве: к ней очень рано стали приходить сверстники за каким-нибудь советом.

Тамара и Мурат всегда были вместе, как сказочные Герда и Кай…

Привычная картина: девушка что-то с жаром объясняет Мурату, он внимательно слушает, а потом возражает. Вместе они смеялись и решали задачи по математике или готовили школьный спектакль, обсуждали наболевшее, и для многих оставалось загадкой – что их может связывать?

Если кто-нибудь из друзей заболевал или надолго уезжал, со вторым случалось нечто странное, то, что было незаметно им самим, но хорошо видно окружающим: Мурат становился неуправляемым и каким-то бездушным, а она, когда его не было рядом, вдруг делалась серой мышью, и смелость покидала ее.

Тамара вышла перед классом и слегка поклонилась.

– Поэма Михаила Юрьевича Лермонтова «Демон». Восточная повесть.

«Оу-о! – послышалось из класса, – княжна Тамара перед нами…»

– Каштанов, – ровным тоном сказала девушка, – княжна Тамара была красавицей, каких не видел даже демон. Ты мне льстишь, дорогой.

– Сразу видно, что человек готовился, – заулыбалась Элеонора Павловна.

Дальше никто ее не прерывал до конца урока, и даже когда прозвенел звонок, ни один не двинулся с места. Она несколько часов в неделю занималась риторикой и с детства играла в театральном кружке. Одноклассники ждали ее выступлений на уроках литературы с нетерпением, потому что когда Тамара читала, ее голос становился похожим то на шум горной реки, то на тихий ветер в листве, то на одинокую флейту в пещере.

Раньше они с Муратом любили разучивать стихи вместе и читали в паре по ролям, но в последнее время он стал отказываться, якобы из стеснительности.

Когда Тамара закончила, класс, как обычно, взорвался аплодисментами.

– Да… – сказала ей Элеонора Павловна, утирая слезы и вздыхая. – Из-за тебя, моя девочка, я все время думаю: а не остаться ли мне в школе, не продолжить ли работать? Посмотри, даже Каштанов умудрился промолчать, когда ты читала, как княжну соблазнял демон.

– А что я, крайний, что ли? – оскорбился Каштанов, выпучивая глаза и закидывая на плечо рюкзак. – Я тоже человек, мне стихи нравятся.

– Ты центральный, – сказала Элеонора Павловна, – в том-то и проблема. Сгинь с глаз моих. Тома, ты должна выступать. Видишь, как люди тебя слушают?

– Элеонора Павловна, а я-то думала, что вы все поняли, – улыбнулась девушка.

– Что поняла?

– Они так радуются, потому что я читала весь урок и спасла их – а они не готовы. Совсем не потому, что я хорошо читаю.

В школьной столовой, которая в случае необходимости превращалась в актовый зал, было полно народу. Шла пятая перемена, поэтому пускали всех подряд.

Перед Тамарой стоял остывший обед. Она сидела у окна и задумчиво смотрела на мотылька, который застрял между стеклами и остался там в оцепенении, может быть, с осени, а может, находился там уже много лет. Белая масляная краска от времени потрескалась и напоминала дно высохшего моря. В углу замерла дымкой тонкая паутина. Крупный ночной мотылек был неподвижен. Крылья плотно прилегали к сегментированному тускло-желтому тельцу, покрытые нежным бурым бархатом, они никогда больше не поднимут его в воздух, не понесут к светящейся луне. На пыльной поверхности угадывался извитой узор, простой, едва различимый, как будто кто-то нарисовал его на крыльях тонкой кисточкой с тушью. Чешуйки собирались в ровные серые волны, которые стремились к самым кончикам крыльев. В центре крыла располагался круг, напоминающий зоркий живой глаз. Голова мотылька была опущена, нежные усики с бахромой безжизненны – они уже не будут ощупывать кору старого дуба или сладкий липовый лист. Под усиками были два уснувших глаза – два шарика, умевшие видеть в кромешной тьме.