Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

начал распускаться, бабочки, показавшей из кокона одно узорчатое крыло, то есть то, что делало подростков вокруг нее похожими на ос, слетевшихся к разлитому по столу варенью. Наружность ее сочетала все те стандарты современной красоты, которые молодые люди могли найти в фильмах, интернете и журналах. Тамара часто видела эту девушку – как она хохотала где-нибудь в коридоре, игриво выдергивая руку из лап не слишком робких поклонников.

– Нет-нет-нет. Это все грязные слухи, каких полно в нашей скучной гимназии. Слух такой же нелепый, как тот, что Роман Андреевич фотографировал Осокина в раздевалке. Мы немного повздорили из-за глупой татуировки, которую Мурат выставляет напоказ. Да, после летних каникул у Казимова действительно поломался шлюз, из-за этого произошла частичная утечка мозгов, но их осталось достаточно, чтобы избежать личных отношений с такой особой, как Маргарита Цветкова. Я не исключаю легкий флирт с его стороны ко всем старшеклассницам – не для себя же он терпел боль, когда ему набивали татуировку. Но чтобы связаться с этой «звездой», уверенной, будто бы только она на всем белом свете умеет петь и танцевать…

Тамара вдруг поняла, что давно говорит подруге в затылок. Анфиса коротко обернулась и сказала:

– Моя родная, ты всегда помогаешь мне, дай и я тебе помогу. Ты так много знаешь и так далеко глядишь вперед, что иногда забываешь посмотреть – а кто стоит перед самым твоим носом…

Тамара не хотела смотреть, как будто все уже поняла, но все-таки подняла глаза…

Они стояли у стойки буфета. Мурат, как полный идиот, повыше закатал край рубашки на левой руке и, облокотившись на стойку, выставлял свою татуировку напоказ. Спиной к Тамаре стояла Марго – распущенные волосы, отливающие золотом, волнами струились по плечам. Она вся извивалась, когда хихикала, а так как Мурат сыпал остротами с небывалой энергией, то извивалась она практически постоянно. Она была выше его почти на голову, но это не мешало ему смотреть на нее маслеными глазами. Что-то неприятное, взрослое, кривое появилось в его лице и взгляде, что-то такое, чего Тамара еще никогда не видела в нем, принимая за своего друга мальчишку, которого знала с детских лет. Сами собой в ней запели слова выученной поэмы:

Он был похож на вечер ясный:

Ни день, ни ночь, – ни мрак, ни свет!..

Едва заметно красотка гладила Мурата пальцем по голой руке, словно на ощупь изучая нарисованного дракона.

– Я же говорю тебе. Он не настолько глуп. Просто дурачится… – Тамара старалась говорить уверенно, но вдруг услышала свой голос со стороны, и он показался ей лживым.

Озеров

Вдохновение, с которым он вел уроки весь первый месяц, улетучилось.

Воздушный шар, наполненный горячим газом, нес его, пока работала горелка, – он видел реки, леса и, главное, дороги, по которым нужно вести учеников. Но после каникул что-то случилось: то ли в баллоне закончился пропан, то ли птица проклюнула дырку в шаре – и горячий воздух, струясь, быстро покидал оболочку.

Озеров сбрасывал балласт из документов и журналов, старался не брать лишней работы, но сомнения в своих силах несли его на дно ущелья, шар обрастал складками, обмякал и становился обычной тряпкой, неспособной к полету.

Сомнений было много, и они переполняли корзину: одни говорили ему, что предмет, который он ведет, никому не нужен, другие – что ученикам неинтересно его слушать, третьи утверждали, что у него слишком тихий голос, четвертые рассказывали про его мягкий характер, пятые повторяли, что он не на своем месте, шестые – что усилия его не стоят тех денег, какие ему платят.

Он боролся, искал свежие идеи, темы, которые занимали бы его самого, хотя и понимал, что даже если наполнить горелку топливом, шар не поднимется от земли, пока корзина полна грузом страхов и переживаний.

Каждый урок был выходом в открытый океан на самодельном плоту. Кирилл как будто стоял перед наступающими волнами высотой в человеческий рост. Волны стремительно приближались, шумели и должны были сбить его с ног. Он напрягал все свое тело, всю волю, и новая волна разбивалась об него.

В начале сегодняшнего дня он уже стоял весь мокрый, в пене, но все-таки на ногах. Уроки тянулись медленно. Он был один против океана.

Осталось последнее занятие, с девятым «Б». Они вошли – и началось…

Первый вал шума оглушил его, второй холодным равнодушием остудил до костей, третий брызгами хохота осыпал его лицо морскими звездами, четвертый закидал скользкими ленивыми медузами, пятый напустил на него стаю голодных акул, и он на несколько минут должен был выйти из класса, чтобы сдержать приступ гнева.

Наконец шестой вал опрокинул его и расплющил о дно тоннами воды, мутной и холодной воды самодовольства и наглости учеников.

– Что здесь произошло?!

…Кирилл стоял над огромной лужей, растекающейся по полу и направляющей свои струйки к ногам девятиклассниц, отчего они поднимали ноги наверх и дико визжали. Он все еще не мог отдышаться и чувствовал во рту тину и скрипящий на зубах песок, когда последняя волна окунула его с головой и зарыла в рыхлое дно.

Возле кулера кружился щуплый парень с косящим глазом. Лицо его выглядело виноватым и бессовестным одновременно, и Озерова неприятно удивило – как это может совмещаться в человеке? Парень пытался надеть горлышко перевернутой бутыли на штырь, но не попадал из-за тяжести, и вода хлестала наружу.

Как, а главное, зачем он своротил бутыль от кулера, оставалось загадкой. Ему на помощь поспешил смуглый и широкоплечий. В стороне давился от смеха третий, толстощекий, с искусным узором на голове.

«Сейчас, сейчас мы все уберем!» – говорил сквозь нервный смех косоглазый. Озеров резко подошел и ударил раскрытой ладонью по дну бутыли, отчего она, булькнув, встала на место.

Пока убирали последствия нового потопа, Кирилл совершил еще одну ошибку, по