Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

Сквозь пальто Кирилл почувствовал, что предмет, вероятнее всего, сделан из стали, а тот, кто его держит, находится в нескольких шагах от него. «Неужели шпага?»

Низкий голос, тембр которого напоминал льющееся в бокал выдержанное вино, принадлежал мужчине лет пятидесяти. Озеров поднял руки и медленно ответил:

– Здесь вряд ли найдется что-то даже для такого плохого вора, как я. Не представляю, что мне делать с пластмассовой трубой и венецианской маской. В деревянной короне из дерева я не стану гулять по улицам. К тому же, надеюсь, хозяин не станет нападать на безоружного гостя?

– Хитер! – сказал гулкий баритон, но владелец его не убрал шпагу от спины молодого человека, – и вырос так, как будто питался на заливных лугах.

Раздалось хлюпанье, как будто кто-то пил воду. Кирилл не сдержал любопытства и повернул голову. Хозяин пил из большой чашки (судя по аромату – кофе), другой рукой он продолжал сжимать шпагу с извитым бронзовым эфесом. Он был одет в шелковый китайский халат и, видимо, недавно вышел из душа, так как его светло-каштановые волосы свисали блестящими спиральками, а на шее висело полотенце.

– Ну здравствуй, племянник. Я очень по тебе скучал.

Дядя сказал это совсем иначе, чем первый свой монолог. Озеров в момент ощутил, что с ним будет очень легко, потому что это было сказано просто, искренне и с нежностью. Так, как не сыграть даже такому хорошему артисту.

На пол со звоном упала тренировочная шпага с затупленным концом. Через мгновение молодого человека сгребли в мощные объятия.

Они стояли, разглядывая друг друга и улыбаясь. Как казалось Озерову – дядя совсем не постарел, но ему прибавляла годов острая бородка. Она делала бы его похожим на восточного мудреца, если бы не нос картошкой и голубые игривые глаза. В те редкие встречи, когда Кирилл его видел, он напоминал ему человека пьющего. Но проблем с алкоголем у дяди никогда не было. У него была другая зависимость – театр. А мешки под глазами и несколько одутловатый вид были результатом многократного наложения грима и частых поздних репетиций.

– Скажу тебе честно, Кирюша, – продолжал Эдуард Захарович, похлопав его по плечу, – нам не было повода ездить друг к другу в гости и общаться. У нас были только родственные интересы, о которых мы позабыли, я со своими вечными разъездами, а ты с научной работой. Это только так кажется, что человек живет долго и много всего успевает, на самом деле мы за много лет не можем даже съездить в гости к тем, кого любим всей душой. Ну и что это за жизнь? Скажи мне, как твои исследования?

– Я несколько сменил деятельность, – смутился Озеров. – Существенно сменил. Сестра не сказала, что я устроился работать учителем?

– Нет! Боже мой! Я только недавно пытался объяснить своим непутевым студентам, что это за адский труд. Ты ведь строг с ними? Они слушают тебя? Скажи, что слушают…

Дядя обхватил племянника за плечи и взглянул прямо в глаза. Кирилл открыл было рот, но в этот самый момент все тяготы прошедшей недели свалились на него и ударили по голове тяжелой бутылью от кулера, из которого на пол хлестала жидкость, полная страхов и сомнений. Неудавшийся урок вспомнился ему так ярко, что тяжелая корзина терпения перевесила, канаты лопнули, и обмякший воздушный шар полетел на дно унылой пропасти.

– С переменным успехом, – промямлил он, – пока есть некоторые трудности.

Эдуард Захарович вдруг громко рассмеялся. Кирилл с удивлением уставился на него.

– Трудности? Да их не станет меньше, дружок. Но если ты будешь и дальше говорить таким тихим голосом и слово «переменным» произносить как «пелеменная», то трудностей станет куда больше. Сколько ты уже работаешь в школе?

– Месяц с лишним, – ответил Кирилл, чувствуя, как во рту пересохло от такой прямоты.

– «Смейся с вишней» – вот что ты только что сказал! Если твое произношение останется таким же паскудным, не жди даже «пелеменного» успеха. Заставить слушать взрослых крайне тяжело. А детей и подавно.

Озеров был ошарашен.

– Неужели я звучу со стороны так ужасно?

Эдуард Захарович ободряюще обнял его за плечо и повел на кухню.

– Не так ужасно, как большинство моих студентов, пожелавших стать актерами. Голос человека – его истинное лицо. Не глаза и не мимика. Ты голодный?

– Нет. Вы забыли, как умеет накормить ваша сестра?

– Очень хорошо, потому что у меня все равно пустой холодильник. Отныне посвящаю тебя в его наполнители. А я буду давать тебе на завтрак и ужин порцию упражнений, которые разбудят в тебе обаятельного льва.

– Обаятельного льва?

– Ты часто так вот говоришь фальцетом? Не знаю, сколько часов в неделю ты взял, но за месяц ты умудрился превратить свои связки в наждачную бумагу. Поработаешь так еще год, и хронический ларингит с тонзиллитом тебе обеспечены. Львы и другие животные говорят с помощью диафрагмы, отчего их голос получается глубоким и насыщенным. А мы, глупые людишки, используем ее только для оперы. Но ведь диафрагма – достояние каждого!

Стареющий артист издал страшный рык, эхом отразившийся от стен. Его острая бородка задрожала.

– Если хочешь завладеть вниманием аудитории, для начала научись валять дурака. Самый большой страх человека – выглядеть глупо перед большим собранием людей. Знаешь, скольким снится этот кошмар?

Озеров огляделся вокруг. Настоящий кошмар из сломанной мебели и другой утвари царил на полу. Стены, окна и навесные шкафчики уже много лет нуждались в ремонте, как и квартира.

– Где вся мебель?

– Она мешает свободному передвижению, ее пришлось разобрать, – как ни в чем не бывало ответил дядя, наливая воду из чайника в чистую кружку.

– Как вы здесь обедаете?

– Я не обедаю здесь. Но если иногда приходится, то существует прекрасная традиция, как на востоке, есть сидя на полу.

«Но не на таком грязном!» – подумал Озеров.

– Похоже,