Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

унитаз и смывать за собой, не превращать рулоны бумаги в растоптанные ногами хлопья, не спускать в унитаз мыло и не мочиться в ведро, предназначенное для уборки школы.

Он вылил грязную воду и поставил на место швабру.

«Облако обняло гору, и гора стала чистой от вечернего дождя. Теперь лев будет охранять вход в пещеру».

Монгол спустился на первый этаж к выходу из школы, чтобы сменить консьержку, которая забрала своего маленького сына, поблагодарила старика и ушла.

Тихо жужжали лампы. В вестибюле кроме него осталось двое: паренек с красивым лицом и идеально ровным пробором, уткнувшийся глазами в игровую приставку, и худенькая девушка с мальчишеской стрижкой, которая, склонившись над учебником английского языка, задумчиво постукивала карандашом по глянцевым страницам.

– Почему мальчик не идет домой? Он решил жить в школе? – нарушил тишину Монгол.

– Меня должен забрать личный шофер, – важно заявил Максим Урбанский, не отрываясь от компьютерной игры.

– Старик зря прожил жизнь! – воскликнул Монгол, обхватив руками голову. – Он не заслужил, чтобы к дому его подвозил собственный водитель! Да и ехать ему некуда…

Тамара улыбнулась.

– А девушка-мотылек почему не летит домой? Разве ей не скучно сидеть здесь со стариком и мальчиком, который не умеет сам ездить на трамвае?

Урбанский хмыкнул, но игры не прервал. Девушка на миг удивленно взглянула на старика, словно, назвав ее так, он раскрыл какую-то тайну.

– Тем, кому не скучно с самими собой, не скучно нигде, – через мгновение ответила она, подняв руки и потягиваясь.

– У всякого человека есть дом, и он должен хотя бы иногда там появляться.

– Зачем человеку дом, в котором он должен появляться? Лучше уж ему иметь дом, из которого не хочется уходить.

– Бабушка и дедушка небось заждались тебя. Лети домой, мотылек.

– Один мой друг ни бум-бум в английском. Приходится помогать.

– Где же он?

– Не знаю, – сказала Тамара с деланным равнодушием. – Задерживается. Сказал, что пойдет исправлять оценку за несданную поэму, а потом вернется.

– Если тебе, девушка, английский друга нужен больше, чем ему самому, стоит ли ждать?

Она вскинула руку с карандашом, а другой, свободной, выправила из-под пиджака загнутые манжеты бело-голубой рубашки и продекламировала:

Тоской и трепетом полна,

Тамара часто у окна

Сидит в раздумье одиноком…

– Видите, это участь всех девушек с моим именем. – Она подняла на старика грустные глаза и добавила: – Однажды он ждал меня полтора часа на морозе, когда я опаздывала.

– Девушка и тогда везла ему сделанный английский? В таком случае можно было и подождать…

– Нет, – сказала она, улыбнувшись, – я знаю, что людям и так интересно со мной.

– Тогда старик загадает желание, чтобы твой друг поскорее это оценил.

В коридоре снова наступила тишина, только жужжали лампы и глупые звуки раздавались из электронной приставки Урбанского.

Фаина

Что-то необычное стало твориться с ее с цветовым восприятием: до беременности Фаина надевала первое, что попадет под руку – теперь же утренняя примерка нарядов превратилась в длинную церемонию.

Сегодня учительница остановилась на ярко-желтом платье по фигуре, которое раньше никогда не надела бы на улицу, а тем более на работу. Оно так мощно заряжало ее хорошим настроением, что невозможно было удержаться, чтобы не надеть его. Хотя не исключено, что она выбрала это платье, потому что ей просто захотелось свежих бананов…

На третьем этаже толпилось много народа. Временами какая-нибудь сумасшедшая парочка детей врывалась в толпу, и начиналась погоня с пыхтением, подножками и проклятиями.

Старшеклассники, наоборот, всю перемену стояли у дверей класса, как будто у них сели аккумуляторы. Они двигались вяло и неохотно, и многим из них правая рука служила только затем, чтобы вынимать из ушей наушники и вставлять их обратно. Иногда какой-нибудь здоровяк хватал пробегающего малыша за шиворот или преграждал ему путь, отчего школьник либо отскакивал в сторону, либо кувырком летел вперед, после чего вставал и, даже не отряхнувшись, бежал дальше.

Фаина Рудольфовна дежурила здесь каждую среду, и пока она успевала перейти в один конец коридора, в противоположном раздавался грохот. При этом считалось, что в случае серьезной травмы учащегося виноват дежурный учитель. Видимо, он должен знать секрет размножения простым делением, как зеленая амеба, чтобы отправить своего двойника в другую часть зала. Или обладать ловкостью супергероя, способного поймать всякого падающего носом вперед мальчонку.

Очень часто, спасая чей-нибудь покатый лобик от угла старого пианино или чью-нибудь хрупкую ручонку от массы навалившихся тел, Фаина Рудольфовна сама удивлялась, откуда в ней столько прыти.

Но теперь для нее многое изменилось. Дежурство каждый раз превращалось в опасную прогулку между реками клокочущей лавы и извергающими пепел вулканами. Из свирепого дракона учительница превратилась в робкую овечку. Овечку, которая теперь защищала не только себя, но и своего ягненка.

Еще только закончился второй урок, и впереди был целый учебный день. Осокин и Кайотов маялись от безделья. Им хотелось придумать что-то новенькое, чего они еще не делали. А генерировать идеи в скудных для творчества школьных стенах было непросто.

Сначала они собирались подвесить на лампу спортивную обувь Харибдова, но он, как назло, долго не возвращался из столовой. Они уже оторвали у одного пятиклассника большой значок и немного погоняли им в футбол, но быстро устали. Походили следом за Ергольцевой, шепотом повторяя: «Грязная ш-ш-ш, грязная ш-ш-ш», и отстали от нее только тогда, когда она три раза накричала на них, а потом ушла разревевшись.

– Нервная девочка! – сказал приятелю Осокин и робко заулыбался в поисках нового развлечения.

Тут он заметил прохаживающуюся по коридору Фаину Рудольфовну, подошел к Кайотову и, врезавшись носом в