Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

и проглатывая отдельные слова, рассказал, как все случилось. У него был с собой брелок со складывающимся лезвием, сантиметров восемь в длину. Они с Антоном Афанасьевым (ну конечно, с кем же еще?) взяли Урбанского в плен. Для правдоподобности Тугин достал карманный ножик и выставил его перед собой. Максим Урбанский выворачивался из рук Афанасьева и случайно наткнулся на острие.

– Вы ведь не будете вызывать родителей?

– Не буду?

О любых нарушениях, связанных с телесными повреждениями, Озеров должен был сообщить администрации, социальному педагогу и родителям немедленно. Умом он понимал, что, несмотря на «кровавость» этого происшествия, здесь не было места направленной агрессии и жестокости. Между мальчишками даже не возникло ссоры, они не держали друг на друга зла.

Но их игры становились все менее предсказуемыми. Факты были налицо: один принес в школу колюще-режущий предмет и, пускай непреднамеренно, ранил им своего товарища. Такая история грозила Тугину детской школой милиции и такой репутацией, что его не возьмут ни в один приличный институт.

Директора в школе не оказалось. Ни одного завуча на своем рабочем месте не было. Отправив мальчика в медицинский пункт, Кирилл стал дожидаться приезда родителей Тугина. Родителям Урбанского дозвониться не удалось. У Озерова начало создаваться впечатление, что их не существует в природе.

Тем временем у него начался урок в девятом «Б».

Большинство учеников после звонка, несмотря на то что Озеров уже несколько минут стоял перед ними, сидели вполоборота или повернувшись к нему затылком. Многие уткнулись в смартфоны и планшеты. Сложно было начать, когда в классе царила такая расслабленность.

– Тема урока «Наследственность и изменчивость»…

В медпункте, внизу, оставался Урбанский, если, конечно, медсестра на своем месте, что бывало не так часто. Состояние здоровья мальчика теперь полностью зависело от правильных действий Озерова.

Кирилл хорошо помнил, что случилось в прошлый раз, когда он всего на пять минут оставил этот класс в кабинете без присмотра. Линолеум на том месте, где хлестала вода из бутыли, теперь весь пузырился.

Но взвесив все «за» и «против», он все-таки решился их оставить и проверить мальчика. Рана хоть и была небольшой, но показалась довольно глубокой.

Кирилл попытался дать им задание, затем спустился на три пролета вниз по ступеням. Как он и предполагал, медсестры в кабинете не было, и Урбанский ходил по коридору уже не такой довольный, периодически капая на пол кровью.

Озеров сам взял ключи из шкафчика, обработал ему рану и перевязал.

«Скорее всего, мальчику наложат швы» – понял он.

– Почему твои родители не отвечают на звонок?

– Они всегда так, – с легкостью сказал Максим. – Но я уже дозвонился до водителя, через пять минут он заберет меня у школы и отвезет в «травму».

Кирилл кивнул и побежал по ступеням вверх.

В классе царил хаос. Харибдов схватил за шиворот Осокина и пытался отобрать телефон, они своротили несколько парт, и одноклассница, которой они мешали смотреть в планшет, противным голосом орала на них. На доске была нарисована какая-то пакость и череп с крестом. На учительском столе, где оставались документы, и на полу Озеров обнаружил что-то мокрое. Ни один человек в классе даже не начал выполнять задание.

На этот раз он не сдерживал приступа гнева и наорал на них, приводя в чувство. Ученики на несколько минут замолчали, удивленные тем, что видят его в таком состоянии. Некоторые лениво убрали в сторону планшеты, кто-то прикрыл рукой ухмылку, остальные повернули головы на слишком громкий звук. Харибдов сразу сел, сложив руки на парте, как первоклассник, и поблескивал наглыми глазами. Осокин, как полоумный шаркая ногами, приземлился на крайние стулья и лег на них.

– Встать! – рявкнул Озеров. Речевые упражнения пошли на пользу. Только не в том ключе. Кирилла всего колотило изнутри, и ему было стыдно, что он вынужден кричать.

Он высказал им все что думает. И добавил о возможных перспективах их жизни в таком расслабленном состоянии. Озеров терпеть не мог морализаторство, но что такое? Его речь было не остановить…

Пока горло его и язык говорили, он вдруг ясно понял: «Их приучили воспринимать крик. Устрашение – единственное, что на них действует».

Это было очевидно и ужасно. Ни уважение, ни интерес, ни достижение цели уже не двигали ими. Остались только вечные поиски развлечения, затем крик вышедшего из себя взрослого, молчание и снова развлечение. Когда, зачем и кто из взрослых приучил их к этому легкому и бессмысленному пути?

Они поутихли. Но гул скоро снова начал нарастать.

После взрыва Кирилл будто лишился всех сил сразу. Уставшим голосом он повторил:

– Тема урока «Наследственность и изменчивость»…

Машина времени щелкнула переключателями. Восьмерка Мёбиуса раскрутилась, сияя металлическими гранями, и Кирилл, забыв о шумящей толпе, переместился в памяти туда, в прошлое, где самоуверенным подростком стоял с невозмутимым видом перед учительницей математики, которая орала на него, брызгая слюной. Да, это он там, равнодушный, гордый, не понимающий в своей слепоте, почему она кричит. Она думает, что он никогда не станет нормальным человеком. Она хочет помочь ему, но он глух, потому что знает о мире все и с любыми трудностями справится сам.

Он садится к своему другу и отпускает остроумную шутку в ее адрес, а друг смеется на весь класс. Озеров видит ее глаза – потускневшие, озлобленные. Он – один из тех, кто заставил ее взгляд умереть. Ученики, обедающие своим учителем, – вот картина всех времен и народов…

Восьмерка на машине времени крутится, и он возвращается назад. Оказывается, он отсутствовал всего несколько секунд. И его губы еще договаривают название темы урока.

«Теперь я по другую сторону, – принимает неожиданное откровение Озеров и поражается тому, как перевернулась монета. – Это расплата. Учительница чувствовала то же, что сейчас чувствую я…»

Едва он завладел крупицей внимания учеников, как в дверь постучали. Озеров сразу узнал недовольное лицо отца Тугина, показавшееся в дверном проеме.

Он