Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

также некоторые центральные кварталы превратились в груды камней. Число погибших не поддавалось учету. Раненых выносили несколько суток. С утра до ночи женщины и дети собирали фрагменты разорванных человеческих тел, складывая их, где на носилки, где в виноградные корзины, и перетаскивали поближе к месту, откуда их забирали изрядно потрепанные «богварды». Ужас переплавлялся в отупелое безразличие, и, присев на края корзин, полных окровавленной плоти, люди жевали хлеб, намазанный искусственным медом, и обсуждали несущиеся из уличных репродукторов новости. Вокзалы трещали от наплыва беженцев. Битком набитые людским мясом и уцелевшим после бомбежек барахлом железнодорожные составы расползались в разные стороны, унося с собой надежду на спасение и веру в то, что как-нибудь всё образуется.

Как бы там ни было, криминальная полиция работала — и работала на совесть, хотя некоторые преступления, как квартирные кражи во время бомбардировок или изнасилование, все реже попадали в орбиту ее внимания. Мешало гестапо, из-за острейшего дефицита кадров подмявшее под свои нужды практически все резервы и возможности крипо. Инспекторам приходилось заниматься охраной военнопленных, участвовать в облавах и арестах подрывных элементов. Однако, когда дело касалось смерти высокопоставленного сотрудника СС, опытный криминальрат всегда был под рукой.

Вот и сейчас Гесслиц гнал полицейский «опель» в Панков, где в дешевом борделе на Ниццаштрассе обнаружили тело некоего штандартенфюрера с дырой в голове. Ночью был новый налет, на сей раз британских «москито», не такой мощный, как предыдущие, но пожары не могли потушить до сих пор. За окнами машины проносились перекошенные остовы пострадавших зданий, то и дело вспыхивающие ярким пламенем от порывов ветра. Сидевший рядом с Гесслицем Кубек боролся со сном, растирая слезящиеся глаза костяшками пальцев.

—Слыхал? — спросил он. — Небе казнили.

—Где?

—В Плётцензее. Якобы его подвесили за челюсть, и он трепыхался на крюке минут пятнадцать.

—Господи, какие фантазеры работают у нас в гестапо.

—Не говори. И что ему не сиделось, где он там прятался?

—В Мотцене.

—А всё из-за бабы. Хейде Гоббин помнишь? Нет? Из наших, А3, ну, женский отдел. Такая полненькая блондинка вот с такими баллонами. Она к нему бегала, об этом все знали. Литценберг ее тряхнул, она и посыпалась, говорят, из ревности — думала, он с другой крутит, вот и сдала. И что в нем бабы находят, не понимаю? Ладно бы — Густав Вальдау!

—А что, Густав Вальдау красавец, что ли?

—Мне нравится.

—Вот ты к нему и бегай.

—О-хо-хо, шутник.

—Между прочим, едем в любимый бордель Небе. Его там хорошо знают.

—А есть в Берлине бордель, где его знают плохо?

—Тоже верно.

Мужчина лежал в измятой постели на боку, до пояса при- крытый казарменным одеялом. На нем была серая нижняя рубашка с длинным рукавом армейской формы. На плечиках в распахнутом шкафу висел полевой мундир штандартенфюрера. В комнате царил разгром: шторы сдернуты, кувшин с водой разбит, вещи разбросаны по полу. Рука покойника лежала на рукоятке «вальтера».

Гесслиц и Кубек постояли в дверях, оглядывая комнату, по- том зашли внутрь и, не сговариваясь, занялись каждый своим делом: Кубек взялся обыскивать карманы одежды штандартенфюрера, Гесслиц — осматривать труп.

—Не знаю, Вилли, вот я спрашиваю у нашего пастора: почему за всю свою жизнь я не видел ни одного чуда, а только слышал, как святые творят чудеса? — говорил Кубек. — И знаешь, что он мне ответил? Ты просто не встречал святых. Надо пони- мать, вот встретил бы — и поверил. А так, говорит, они тебя стороной обходят, ибо видят, что слаб ты в истинной вере. А откуда ей взяться, истинной, коли я про чудеса только в книжках читал?

—А что ты понимаешь под чудом? — поинтересовался Гесслиц, рассматривая пулевое отверстие в черепе трупа. — Для кого чудо — в клозете просраться… Ну, это никакое не самоубийство. Копоть на ране отсутствует. Рука чистая, пистолет — тоже… Тебе, старина, в цирк бы сходить. Помню, в двадцать пятом взяли мы одного щипача. Так облапошивал — Гудини делать нечего. От указательного пальца прикуривал. Тебе бы вот с ним пообщаться насчет чудес.

—Курок, что ли? Да я его знаю. Нет, это не то… А документиков-то в барахлишке нету. Кто-то подчистил… Чудо, Вилли, это когда… ну, я не знаю… когда всё в тебе перевернётся. Когда, понимаешь, другим стал. Вот увидел — и всё. Пастор говорит, святые меня не замечают. А это правильно? Кого же им замечать, как не того, кто сомневается? Кто видел чудо, тому какой смысл его еще раз показывать?

—Ну, давай я тебе покажу.

Гесслиц вытянул вперед кулаки, открыл — на одной ладони лежала зажигалка. Сжал кулаки, открыл — зажигалка лежала уже на другой ладони.

—Да ладно, — отмахнулся Кубек, — это старый трюк. У тебя две одинаковые зажигалки. И ты не святой, Вилли. Уж извини, но ты не святой.

—Криминалиста, как я понял, не будет. Кому снимать отпечатки? — Гесслиц, кряхтя, выпрямился. — Я вот как думаю, дружище, чудо — это ж не фокусы. Ты вон ждешь, чтобы кто-нибудь по воде походил, мертвый бы ожил. Оживет мертвый — ты и поверил. А вытащат человека из руин живенького — так он вприпрыжку бежит в кирху свечки ставить. Ты не в других ищи, ты в себе ищи.

—Да чего там искать? Я там всё знаю. Не больно-то интересно… Кто-то спер у него все документы. Но зато я нашел вот это! — Кубек показал губную гармошку и выдул из нее несколько нот. — Должно быть развлекался на фронте. Бедняга, воевал, воевал, а пулю получил в дешевом бардаке.

—Да, не повезло парню.

—Всё лучше, чем болтаться, как плотва, на крюке в грязном подвале. Бррр.

—Кликни-ка бандершу. И пусть возьмет девку, с которой он кувыркался.

Явилась крупная, одутловатая женщина в грязном переднике, с засученными рукавами, больше похожая на рыночную торговку, чем на хозяйку борделя. На губе висел дымящийся окурок.

Гесслиц оглядел ее с гримасой предельной усталости.

—Ну что, — сказал он, — какие будут версии случившегося?

—Какие версии? — грубым басом ответила та. — Самоубился. А с чего, это ты у него спроси.

В дверях показалась кутающаяся в вязанную кофту худая девушка с испуганными круглыми глазами.

—Ясно, — кивнул Гесслиц. — А это кто?

—Как кто? Ты же сам просил позвать девочку.

Гесслиц взял девушку за руку и заставил покрутиться перед ним. Потом сказал:

—Не эту. — Он указал на брызги крови возле двери. — Ту,