Марионеточник - Татьяна Владимировна Корсакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А кем ещё ты можешь быть? – спросил старик и попытался задвинуть тётушку Марфу себе за спину.
– Погоди, Гордей! – сказала она тоном, не терпящим возражений.
Серафим улыбнулся. Изменился мир, но не характер тётушки. Она решительно переступила порог дома и посмотрела на Серафима долгим, изучающим взглядом, а потом обняла. И лишь спустя несколько мгновений он осторожно обнял её в ответ.
Так они и стояли. Она, прислушиваясь к ровному биению его сердца. А он – к самому себе. Эмоций не было, был только трезвый расчёт.
Как ни крути, а эти старики – его единственная родня. Кто, как не родня, поможет в беде? Не то чтобы Серафим считал бедой своё немного затруднительное положение…
– Ты не угарник, – наконец, вынесла вердикт тётушка и отстранилась от него. – Но ты больше не прежний Серафим.
В ответ он пожал плечами, а потом попросил:
– Мне бы поесть. Десять лет во рту маковой росинки не было.
– В дом не пущу, – сказала тётушка строго. – Пока тепло, жить будешь в бане, а там решим.
Серафим удовлетворённо кивнул. Прагматизм этой женщины был ему понятен, а забота даже приятна.
– Еду сейчас вынесу прямо сюда. Гордей, включи свет!
Старик вздохнул и потянулся к стене. Послышался щелчок, и над дверью зажглась лампочка.
– Электричество? Здесь? – Серафим удивлённо приподнял брови.
– Десять лет прошло, мой мальчик. – Тётушка снова окинула его внимательным взглядом, а потом сказала: – Я рада, что ты вернулся!
– Я тоже рад, – соврал он.
Глава 38
В бане Серафим прожил до самых холодов. Время, отведённое ему на знакомство с новым миром, он тратил с умом. Первым делом он обучился грамоте. Дальше было проще, дальше он просто читал книги. Сначала это были книги из личной библиотеки тётушки, потом школьные учебники, книги из сельской библиотеки и вся доступная периодика. Серафим поглощал знания, как изголодавшийся человек – хлеб. Увлёкшись, он забывал есть и спать, а тётушка ворчала на него за это.
Дядюшка Гордей первое время относился к Серафиму настороженно. Может, опасался, что тот рано или поздно перекинется в угарника. А может, больше не видел в нем своего некогда горячо любимого племянника.
Но время шло, и все они привыкли. Серафим, к их осторожной, какой-то болезненной заботе, а они к тому, что он теперь совсем иной, и пылающие символы на пороге – это лишь малая часть случившейся с ним трансформации.
Пожалуй, дядюшка понимал Серафима даже лучше, чем тётушка. Вдвоём они ходили на болото, когда им обоим становилось невмоготу. Марь даровала им новую жизнь, но не отпускала, тянула назад, то в трясину, то на торфяники. Только на болоте Серафим чувствовал себя по-настоящему живым. Только там окружающий мир делался чуть ярче, чуть объёмнее.
Серафим никогда не спрашивал у дядюшки о его чувствах. Не было в этом нужды, потому что дядюшка явно чувствовал то же самое. Марь не забрала у него душу, но что-то всё-таки оставила себе на память. Серафиму иногда казалось, что дядюшка тоскует по безвозвратно потерянному времени.
Их объединяло и ещё кое-что. Они оба были изгоями, людьми без документов, внятного прошлого и ясного будущего. Дядюшка сторонился людей. Собственно, о самом его существовании знали лишь единицы. Но даже они не подозревали, кто он на самом деле.
Правду знала лишь Катюша, выросшая из маленькой ясноглазой девочки в красивую девушку. Она знала и про собственного деда, и про Серафима. Ей никто ничего не рассказывал, но кровь – не водица. Или наоборот водица? Тёмная болотная водица, нашёптывавшая своим девочкам тайны, показывавшая сны и дарившая удивительные силы? Пожалуй, так оно и было, потому что появлению Серафима Катюша не удивилась. Она, как и тётушка, обняла его, прижалась щекой к его впалой груди, чтобы проверить, бьётся ли его сердце. Сердце билось, и Катюше этого было достаточно. А Серафиму было достаточно того, что не придётся вычёркивать её из короткого списка «своих» людей. «Своих» у него было всего четверо: тётушка Марфа, дядюшка Гордей, Катюша и Феликс.
Феликс, пожалуй, был чуть больше своим, чем остальные. Жизнь его не пощадила, и выглядел он едва ли не старше самого Серафима, но в душе оставался тем же наивным мальчишкой. Феликс, как и Катюша, принял его без лишних расспросов. Если его и удивил тот факт, что Серафим за прошедшие годы совсем не изменился, то виду он не подал. И вопросов, где Серафим был все эти годы и чем занимался, задавать не стал, а просто порадовался его возвращению.
Сестра Серафима умерла два года назад. Её сын, который был немногим старше Катюши, обосновался в городе. Пожалуй, племянник был пятым в списке «своих» людей, но вмешиваться в его жизнь Серафим не планировал. Для начала ему стоило разобраться с собственной судьбой.
Серафим разобрался. Как смог, так и разобрался. Он выбрал пусть и не самый законный, но самый короткий путь. Тот путь, который подсказало ему болото.
Болото надёжно хранило свои тайны и богатства. Это и оружие, с незапамятных времён захороненное в его недрах вместе с телами хозяев. И украшения. Не те удивительные, которые всё ещё умел, но больше не хотел делать сам Серафим, а снятые с мертвецов. Мертвецам побрякушки ни к чему, но они нужны людям, знающим в них толк. Таких людей Серафим нашёл очень быстро. И так же быстро он нашёл человека, который справил ему новые документы. Отныне он был не Серафимом, а Антоном Палычем. Вот такая ирония! За первые заработанные деньги он купил полное собрание сочинений Чехова – маленький символ его стремительного взросления.
К успеху Серафим шел быстро, не останавливаясь, не оглядываясь назад, не испытывая ни боли, ни ненужных рефлексий. Очень скоро он перестал быть Антоном Палычем, а стал Марионеточником – человеком, которого уважал и боялся весь криминальный мир. Вот только человеком ли?
По пути к вершине он и буквально, и фигурально терял «своих». Тётушки с дядюшкой не стало через десять лет. Умерли в один день. Прямо как в сказке. Серафиму – нет, теперь уже Марионеточнику! – позвонила Катерина. Он обещал приехать на похороны, но вместо этого просто передал деньги. Катерина отказалась и от денег, и, кажется, от него самого. Марионеточник не расстроился, у него были неотложные дела. На могилы «своих» стариков он приехал через год. Приехал один, без свиты. О «своих» людях, пусть даже уже мёртвых, он
