Марионеточник - Татьяна Владимировна Корсакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марь, неласковая, а порой и жестокая мать, решила явить ей свою милость. Марь вернула ей мужа…
Глава 37
Умирать было больно, но Серафим смирился и с этой болью, и со своей судьбой. Он выполнил обещание! Совесть его теперь чиста, а дух крепок.
Оказалось, что не крепок! Когда его штаны начали тлеть, опаляя кожу ног жаром, когда дышать стало совсем нечем, Серафим закричал. Крик его сизой птицей рванул к чёрному небу, продираясь сквозь дым и сноп искр. Серафим ни о чём не просил и ни о чём не сожалел. Ему просто было больно.
– Дитя… – Шёпот был ласковый, а прикосновения невидимых рук прохладные.
Так его касалась мама, когда он болел и метался в горячке. Вот только сейчас Серафим не болел, а умирал. А может, уже умер?
– Мамочка?.. – позвал он, но не услышал собственный голос.
– Глупое и отважное дитя…
Жар почти прошёл. Боль в обожжённых ногах тоже. Снизу, из самых недр торфяников, поднималась упоительно прохладная и упоительно свежая болотная вода. Она поднималась всё выше и выше, баюкала Серафима в своих ласковых объятиях, забирала боль и страх, дарила спокойствие.
– Он хочет забрать у меня и тебя тоже… – Вода не только баюкала, вода разговаривала с ним. Серафим закрыл глаза, улыбнулся. – Он всё ещё надеется, что сможет меня победить. Бедный ребёнок… Маленькое, огнекрылое чудовище… Моё нелюбимое дитя…
Серафим не знал, про кого рассказывает ему вода, но слушал очень внимательно.
– Я могу убить его одним лишь вздохом. Ты знаешь, как дышит болото, дитя?
Он знал. Когда болото дышит, на поверхности появляются большие газовые пузыри, которые лопаются и накрывают всё смрадом.
– Я могу затопить его мир, погасить его огонь…
Это хорошо, что она может гасить огонь. Без огня умирать не так больно.
– Но он моё порождение, моё нелюбимое, брошенное дитя. Разве могу я поступить с ним ещё более жестоко?
Нельзя. Ни с кем нельзя поступать жестоко. Детей нужно любить и нельзя бросать. Дети не рождаются злыми, они становятся такими без любви.
Наверное, она его услышала, потому что ласково потрепала по волосам, качнула на волнах, как в люльке. Серафим теперь парил в воде, как птица парит в небе. Ему нравились птицы так же сильно, как и Катюше.
– Разве могу я позволить ему убить тебя?
А ему уже совсем-совсем не страшно! Такая ласковая смерть – это не наказание, а благословение.
– Не могу. И не позволю. Ты должен только захотеть.
Что он должен захотеть? Вернуться в мир, где его постоянно называют блаженным и потешаются?..
– Никто и никогда больше не назовёт тебя блаженным, мой мальчик. Никто и никогда больше не посмеет над тобой потешаться. Ты будешь умнее, хитрее и сильнее их всех. Весь мир будет у твоих ног.
А что взамен? В каждой сказке нужно что-то отдать взамен. Серафим знал. Он любил сказки и слушал их очень внимательно.
– А взамен я возьму твою боль и твою душу. Обещаю, тебе больше никогда не будет больно. Обещаю, ты станешь таким умным, каким мог бы стать, если бы мой жестокосердный сын не отнял у тебя разум.
Ум в обмен на душу? И никто и никогда больше не назовёт его дурнем?! И не придётся никого просить почитать ему сказку, потому что он сможет читать сам?!
Человеку свойственно хотеть то, чего у него нет. У Серафима не было ума. Он не знал иной жизнь, потому жил легко и просто, но где-то в глубинах его сознания зрело горькое чувство несправедливости.
– Ты должен только захотеть, и всё будет. Это будет мой тебе дар. Я верну тебе отнятое, мой мальчик.
Серафим уже почти решился, но спросил:
– Как же я без души?
Наверное, если бы он был умный, то даже не сомневался бы, но он всё ещё медлил.
Вода рассмеялась, пошла мелкой щекотной рябью, и Серафиму тоже стало весело.
– Поверь, жить без души намного проще. Ты поймёшь это. Тебе нужно только захотеть.
И он захотел! Захотел всем сердцем, всей своей бесполезной душой! И в тот же миг вода схлынула, уронила его на дно чёрной, дымящейся ямы. Серафим сделал вдох, закашлялся. Он стоял на четвереньках и мотал головой, поражаясь удивительной ясности сознания. Он плакал и смеялся одновременно. Марь не обманула! Она словно вернула ему его самого. Словно раньше он состоял из множества разбитых черепков, а теперь собрался воедино.
– Спасибо, – прошептал Серафим и встал на ноги.
Казавшаяся бездонной торфяная яма оказалась вовсе не глубокой. Чтобы выбраться из неё, потребуются совершенно незначительные усилия. Но выглядеть при этом он, скорее всего, будет как угарник. Серафим усмехнулся, посмотрел на свои перепачканные в грязи, но всё же абсолютно человеческие руки. Нет, он не угарник! Он нечто гораздо более развитое и опасное!
Его уже ждали. Они стояли полукругом, в нетерпении топтались на месте, скалились, рычали, сыпали искрами, но не решались напасть. Они были похожи на голодных псов, готовых разорвать в клочья беспомощную жертву. Вот только Серафим больше не был беспомощным и больше не был жертвой.
Он осмотрелся. Ничего не изменилось. Да и что могло измениться в этих мёртвых, дотла выжженных землях?
Смысла задерживаться здесь не было. Нет никакой радости в том, чтобы наблюдать за беспомощной яростью угарников и их создателя. Серафим стряхнул со штанов рыжую пыль и, весело насвистывая, направился прочь.
Путь его лежал к тому болотному озерцу, к которому он отправил Степана. Кажется, было это давным-давно. Так давно, что потеряло свою значимость. В памяти Серафима всё ещё оставалось данное Стеше обещание, но его ценность была уже совсем иной. В первую очередь Серафиму следовало позаботиться о самом себе. Он слишком долго жил ради других. Он слишком долго не думал о собственных желаниях.
Болотное озерцо Серафим так и не нашёл. На том месте, где оно должно было быть, осталась вмятина, словно кто-то впечатал гигантский каблук в рыхлую плоть торфяников. А вода, наверное, выпарилась в том аду, который устроил Тринадцатый, нелюбимый и непутёвый сынок Мари. Серафим хмыкнул, подумав, как это глупо – страдать от отсутствия любви. А когда ты почти всесильный, почти бог для этого клочка суши – глупо вдвойне. Ну и кто тут блаженный?
– Глупец… – Уже знакомый, похожий на свист ветра в дымоходе голос послышался прямо у него в голове. – Ты думаешь, что обрёл свободу, но на самом деле ты
