Марионеточник - Татьяна Владимировна Корсакова

заныло так, что стало больно дышать. Пошатываясь, Марфа поднялась на ноги, спустилась с крыльца.

Всё-таки болото забрало не всех. Одного отпустило. Глупого, наивного мальчишку, ради которого пожертвовала собственной жизнью одна из её внучек. И этот мальчишка теперь до конца своих дней будет помнить ту, с которой ему больше не суждено быть вместе. Точно так же, как ей, Марфе, не суждено быть с тем, кто поддерживает, почти тащит на себе раненого Степана.

– Здравствуй, любимая! Это снова я.

Гордей улыбался, но улыбка его была вымученная. И причиной этой муки была не физическая боль. Марфа очень хорошо знала своего мужа, понимала его с полувзгляда. И то, что Гордей явился в человеческом обличье, говорило о многом. Множило Марфины печали…

– Серафим… – только и сказала она, – подныривая плечом под беспомощно болтающуюся руку Степана.

– И Серафим, и Стефания… Прости, любимая, я не смог уберечь наших детей.

– Ты и не мог, Гордей.

Вдвоём они затащили потерявшего сознание Степана на крыльцо. Порог распахнутой настежь двери светился в темноте ярче керосиновой лампы. Марфа виновато посмотрела на мужа. Да, она могла пригласить его в дом. Наверное, если бы у неё не было Кати, она бы так и сделала: позволила Гордею войти, а потом они вдвоём дождались бы рассвета, и для неё всё закончилось бы навсегда… Видит бог, она уже мечтала о таком исходе, но нельзя. Не все долги розданы, не все грехи замолены.

– Я подожду. – Гордей уселся на ступени, сказал едва слышно: – Как же хочется курить, кто бы знал…

Оказавшись в доме, Марфа не дала себе времени ни на раздумья, ни на терзания. Марь вернула ей одного из троих, и теперь только от неё, Марфы, зависело, выживет ли этот глупый мальчишка. Она действовала быстро, почти бездумно. Промыла рану, наложила чистую повязку, залила в горло Степану горький отвар. Он выпил его, не сопротивляясь и не морщась. В какой-то момент он пришёл в себя, посмотрел на Марфу глазами побитого щенка.

– Я не уберёг её, бабушка, – просипел с таким отчаянием в голосе, что собственные страдания показались Марфе ничтожными.

– Спи, – велела она, кладя ладонь на его горячий лоб. – Всё потом, Стёпочка. Всё потом…

Он послушно закрыл глаза. То ли и правда уснул, то ли провалился в благословенное беспамятство. Ей бы такую милость. Хоть бы денёк не думать, не помнить, не страдать. Но кто она такая, чтобы выбирать себе долю? Достаточно того, что она выбрала себе мужчину.

Гордей сидел всё в той же позе, невыносимо уставший, невыносимо красивый и невыносимо молодой. Марфа села рядом, протянула ему папиросу и спички, сказала шёпотом:

– Вот немного осталось…

Он посмотрел на неё с благодарностью, взял папиросу, прикурил.

Так они и сидели плечом к плечу, думая о том, что эта ночь скоро закончится, и они больше никогда не увидятся.

– Я скучаю, Гордей. – Марфа, как в далёкой молодости, склонила голову на его крепкое плечо. – Как же я скучаю, любимый!

Он ласково погладил её по простоволосой голове, поцеловал в висок. Его губы пахли табаком и совсем не пахли пеплом. Такая чудесная иллюзия нормальности.

Она поймала его руку, поцеловала в раскрытую ладонь, попросила:

– Расскажи, как всё случилось?

– Не надо тебе, Мари.

– Надо. Нет никого, кто был бы больше меня виновен в том, что с ними произошло. Пусть это будет моя кара, Гордей, моё наказание. Расскажи!

Это был короткий рассказ. Наверное, Гордей не хотел причинять ей ещё большую боль. Когда он закончил, Марфа расплакалась. Молчаливые слёзы катились по её щекам, плечи вздрагивали от сдерживаемых рыданий, а Гордей обнимал её, гладил по волосам, баюкал, словно она была юной и невинной, словно всё у неё было впереди. Словно у них обоих всё было впереди.

Он засобирался обратно, когда наползающий с болота туман едва заметно подсветило золотым – верный признак приближающегося рассвета.

– Мне пора, любимая.

Они стояли, обнявшись, на крыльце, не в силах расстаться, с невыносимой ясностью осознавая, что это последнее их прощание.

– Я тебя провожу, – сказала Марфа и первая ступила на мокрую от росы траву.

– Это опасно. Мы не можем так рисковать.

– Я знаю, где наш предел. Всё будет хорошо.

Хорошо уже никогда не будет, но пусть он уйдёт хотя бы с иллюзией того, что она сильная и справится со всеми невзгодами. Будет ли он помнить её в своём нечеловеческом обличье? Марфа не знала, но надеялась, что хоть что-то им удастся сохранить втайне от того, кто нынче владел если не душой, то уж точно телом её мужа.

– Ты мне снишься, Мари, – сказал Гордей, беря её за руку. – Там нет воспоминаний, но есть сны.

Обманывал ли он её? Вероятнее всего, да. Но Марфе хотелось верить. И она поверила.

Они расстались на самой границе болота. Обнялись, поцеловались в последний раз. Чтобы удержаться на ногах, Марфа прислонилась к стволу берёзы. Когда она провожала взглядом широкую спину своего мужа, глаза застилали слезы, а из груди рвались рыдания. И Марфа дала себе волю. Здесь, вдали от живых и мёртвых, в царстве туманов и Мари, она могла, наконец, побыть слабой и беспомощной, выплакать хоть сотую долю горя, рвавшего её на части и пришибавшего к сочащейся болотной водой земле. Она плакала, слезы её смешивались с этой водой, и боль отступала. Тьма тоже отступала, уступая место рассвету.

Вот и всё… Она оплакала тех, кого никогда не сможет похоронить. Она приняла на себя ответственность за тех, кому ещё нужна её помощь. Она почти смирилась…

Марфа поднялась с колен, одёрнула пропитавшуюся водой юбку и увидела в тумане силуэт. Болото ничего не отдавало поутру. Свои порождения оно высылало в дозор только ночью. А людям на болоте делать нечего. Но тот, кто приближался к Марфе, определённо был живым человеком.

– Мари? Маша?.. – Хриплый мужской голос был одновременно знакомый и незнакомый.

– Гордей?.. – Марфа не верила своим ушам.

Неужто её рассудок не выдержал пережитого, и теперь ей всю оставшуюся жизнь будет мерещиться голос мёртвого мужа. И голос… И сам муж…

Из тумана к ней вышел не молодой мужчина, а рослый, ещё крепкий седовласый старик. Таким Гордей стал бы, если бы они прожили свои жизни, как одну. Если бы никогда не расставались. Он шёл, едва заметно сутулясь, слегка припадая на левую ногу.

Марфа сделала шаг навстречу этому такому знакомому и одновременно незнакомому мужчине, а потом, вглядевшись в его испещрённое морщинами, но не утратившее благородных черт лицо, бегом бросилась ему на встречу, упала в