Итальянец - Артуро Перес-Реверте

Эммануила красуются изображения Девы Марии, святых и фотографии дедушек и бабушек, прадедушек и прабабушек, на фасадах домов развешано белье, перекликаются соседи, шумят дети, играя на улице, пахнет готовой пиццей, овощи разноцветны, а рыбы сверкают чешуей. Он вспоминает, как по радио Витторио Де Сика напевает «Поговорим о любви, Мариу», а Кьяретта Джелли рыдает о разлуке:Si son luntana de ti mi sentí un gran dolor, un gran dolore, e più che serco de pararlo via più se me ingropa il cor[42].

Как далек сегодня Неаполь, думает Скуарчалупо, пытаясь освободиться от воспоминаний и привести мысли в порядок. Он снова и снова повторяет про себя слова другой песенки, будто молится: мокрая шкура, железо и так далее. Складки резинового костюма царапают кожу на шее, не защищенную поддетым под него рабочим комбинезоном, ноги сводит судорогой, и Скуарчалупо кажется, что от холода он сейчас умрет.

Они курят и ждут. Три красных огонька в темноте.

– Думаю, они попытаются, – говорит Гарри Кампелло.

– Я тоже так думаю, – соглашается Ройс Тодд.

Они стоят перед водолазной будкой на молу Карбон, вглядываясь во мрак моря. С ними капитан-лейтенант Моксон. В порту, в городе, в Пеньоне – везде темно. Только справа, в Ла-Линеа, видны огни, и в трех милях к востоку, в Альхесирасе, фонари отражаются под звездным небом в слабом свете убывающей луны.

– Вы меня уже пугаете, серьезно, – замечает Уилл Моксон. – От такого совпадения ваших предчувствий становится не по себе.

– И море, и небо идеальные, – настаивает Тодд. – Конвой уходит послезавтра, и они наверняка это знают. Здесь собралось столько кораблей, что я бы на их месте обязательно явился бы.

– Сегодня или завтра?

Тодд почесывается под рубашкой, выпущенной поверх шорт. Фуражка низко надвинута на лоб.

– Скорее сегодня, чем завтра.

Моксон идет в будку и возвращается с бутылкой коньяка, которую они с Кампелло принесли командиру британских водолазов. Они пришли полчаса назад – полицейский собирался подтвердить Тодду свои подозрения насчет арестованной испанки, – но нашли Тодда в боевой готовности вместе с отрядом водолазов; в полумраке на оконечности мола, между погашенным фонарем и зениткой, различимы несколько мужских фигур, поблизости пришвартован катер с работающим мотором и пулеметом «Брен» на носу; еще два катера патрулируют рейд и один – акваторию порта. Время от времени из-под толщи воды слышатся глухие удары: поблизости взрываются глубинные бомбы.

– Эта женщина еще что-нибудь вам рассказала? – спрашивает Тодд.

– Очень мало, – вынужден признать Кампелло. – По правде сказать, ничего.

Моксон открывает бутылку, и они передают ее из рук в руки. Когда очередь доходит до Тодда, он выпивает вдвое больше остальных.

– Надеюсь, вы ее прижмете как надо. – Тодд передает бутылку Кампелло. – Люди в вашем отделе не отличаются джентльменскими манерами.

Полицейский пригубливает коньяк. Обжигает желудок, зато воодушевляет. Сигареты помогают держать глаза открытыми. А эта ночь, предполагает он, может продлиться долго. К счастью, перед тем как прийти в порт, они с Моксоном славно поужинали в «Голден Хэм».

– Это сложно, – отвечает Кампелло. – Мы подозреваем, что она поддерживает контакты с врагом, но улик недостаточно… Это связывает нам руки.

– Так она шпионка или нет?

– Мне кажется, да.

– «Кажется», комиссар?.. Неудачное слово.

– Или она невиновна, или у нее железный характер.

– Надо же, – рассеянно произносит Тодд. – Но хоть на что-то она годится?

– Я ее видел, – высказывается Моксон. – Сегодня вечером Гарри позволил мне задать ей несколько вопросов.

– И как?

– Да никак, парень. Все равно что говоришь со стенкой.

– А сама-то она как?

– Высокая, худая, ничего особенного, на любителя. Даже в каземате довольно элегантна, но не ах… Ничего общего с Марлен Дитрих в «Обесчещенной».

Бутылка снова оказывается в руках у Кампелло, но ему уже хватит. Он наклоняется и ставит ее на пол у ног.

– Вы действительно думаете, что они явятся? – спрашивает Моксон. – Адмирал меня замучил вопросами.

– Ну ясное дело, дружище. Не будь ты таким лохом, вместе со своим адмиралом. Мы же сказали, что да… Хочешь, поспорим на фунт?

Тот ненадолго задумывается.

– Ладно, давай.

– А ты, комиссар?

– Нет.

– Ты жалкий трус.

– Это правда, я такой.

– Два наших корвета, – возражает Моксон, – патрулируют вход в бухту с гидрофонами… Охотятся на подводные лодки без устали.

Тодд мрачно изрыгает проклятие. Потом бросает окурок в море; уголек описывает дугу и гаснет.

– Они придут с суши, черт бы их побрал. Я это говорил тысячу раз. Вон оттуда они и придут.

– Ты по-прежнему так думаешь?

– Само собой. Я уже вижу купюру в один фунт так ясно, будто она лежит у меня в кармане.

– Допустим… Но откуда они выйдут?

– Если бы я знал, я бы сам за ними пошел. – Тодд подносит спичку к следующей сигарете, а пальцы другой руки складывает пистолетом. – Я бы сделал пам, пам, пам, и прощай, план вторжения. – Он дует на указательный палец, словно оттуда идет дым. – Не знаю, чем занимаются наши агенты в Испании… Им бы прочесывать бухту в поисках укрытия.

– По-моему, они как раз это и делают.

– А в результате шиш с маслом. – Водолаз указывает на неясные силуэты своих парней, сидящих на краю мола. – И вот это все накрывает нас, меня и моих ребят, с головой… Вы куда бутылку-то дели?

Коротко взвывает сирена, и все трое вглядываются в темноту за портом. К бухте, совсем рядом с северным входом, приближаются два бортовых огня, зеленый и красный. Почти одновременно фонари на молу Карбон и на другой стороне тоже загораются и начинают мигать.

– Ну и придурки! – восклицает Тодд.

Он бросается в будку, и оттуда слышно, как он кричит:

– Свет, идиоты! Вы показываете врагу, где вход в порт, – мы же просили, не надо сегодня! Не