Долгая зима - Владимир Иванович Петров

Товарищ его не смеётся, внимательно приглядывается к мальчонке:

– Откуда едешь?

– Ильменский я… Деревня такая, недалеко от Грачей, – по-военному докладывает Федотка. – К братке вот собрался.

Он вытаскивает из кармана фотокарточку брата, протягивает курсанту:

– Узнаёте?

– Выходит, земляки мы с тобой, – улыбается тот. – Я с этих Грачей и буду. С братом твоим вместе учимся. Он курсом только старше… Который ты за Петром-то по счёту? Вас же много, помнится…

– Третий я в семье, – говорит Федотка, исподтишка показывает «фигу» весёлому сержанту, у которого брови теперь от удивления ломаются книзу, – что, съел? Посоветовавшись, курсанты решают спрятать Федотку в танке. Там надёжнее и теплее по ночам.

– Только, гляди мне, не высовывайся без нас. Комвзвода засечёт, достанется на орехи… Изголодался небось? Побегу-ка раздобуду каши. – Сержант прыгает на другую платформу, оставив земляков наедине.

4

Телеграмма от старшего сына осушает материнские проплаканные глаза: обошлось, слава богу.

Отец не нарадуется Петром, в который раз перечитывает его письмо, отправленное вслед телеграмме:

– Молодец! В ремесленное училище братишку определил. При казенных харчах и при деле будет.

– Намыкался, поди, в дороге-то, – вздыхает мать. – Горемычный!

– Счастливец! – пытается он поправить жену, но, закашлявшись, отворачивается, чтобы скрыть от неё блеснувшую крупную слезу.

Полонез Огинского

1

Молодой человек в элегантном чёрном костюме, в галстуке цвета спелой вишни, со вкусом подобранном к розовой рубашке, подходил к дощатому настилу через Ильмень-речку.

Сладили этот настил, чтобы крюка не давать, зареченские мужики на останках бывшего Самойлова моста, давно продавленного грузной нефтяницкой машиной. Виновники щедро рассчитались с местной властью: три моста можно было бы построить взамен, но по причине второстепенности разрушенного моста восстанавливать его не стали.

Сладить настил сладили, только не следили за ним, не всегда меняли даже подгнившие доски. Несколько из них как раз обломились на днях, зияющий провал образовали, и оказавшаяся здесь зареченская тётка Еля на всякий случай предупредила пьяно покачивающегося молодого человека:

– Провалишься, смотри, в яму.

– Ещё чего! – ухмыльнулся тот, мимо неё вперёд шагнул и чуть не угодил в зияющий провал. Хорошо, вовремя отшатнулся. Точнее, хмель удачно мотнул его к перильцам, не дал свалиться на торчащие из воды макушки спиленных свай былого моста.

– Держись! – крикнула тётка Еля. – Сейчас подсоблю.

Помощи не потребовалось. Молодой человек благополучно одолел мосток, по-джентльменски приподняв шляпу, поблагодарил сердобольную женщину и закачался дальше. Возле бабки Егоровны остановился охладиться колодезной водой. С третьей попытки поймал бадейку, но тут же отпустил её, увидев у магазинчика народ.

– Что за маёвка? Дойду-ка, узнаю, – заинтересовался он и направился туда. Ильменёвский ларёк, как окрестили этот магазинчик покупатели, должен был уже открыться, но продавщица Мотя задерживалась. Нетерпеливые мужики вовсю крыли шуструю разведёнку матом. Однако с её появлением разом стихли. Боялись отношения испортить. Нужный она всё-таки для них человек. В случае чего на разлив водочкой опохмелит в долг, а то и целую поллитровку одолжит жалеючи.

– Сообразим, Натоль? – встретил его, на правах дальнего родственника потянул за рукав элегантного пиджака неухоженный мужичонка, успевший первым хватануть поллитровку накануне завезённого вина «Осенний сад».

– Не беспокойтесь. – Анатолий брезгливо отдёрнул руку, отряхнул рукав. – Бормотуху не употребляю.

– Как знаешь. А мы не брезгуем. Нам всё пойдёт, что с ног валит, – с такими словами мужичонка весело зашагал за магазинчик, в заросли разросшихся в человеческий рост лопуха и конопли, где начиналось пиршество местных алкашей.

Анатолий последним, с трудом переступив высокий порожек ларька, бросил на прилавок смятую трёшку:

– Налейте.

– Сейчас, сейчас, Толенька, – обрадованно засуетилась ларёчница, зарделась вся, похорошела разом. С явной косинкой глазки засветились, пухлогубый рот расплылся в улыбке. – Вина, водки?

– Русской.

Мотя набулькала из новой бутылки до краёв гранёный стакан, поднесла Анатолию:

– Выпей на здоровьице!

Трёшку, прогладив рукой, вернула.

– Зачем? – слабо возразил он.

– Ты же намедни на баяне для меня играл.

– Ах, вы про это. Да мне… – Он прервался, медленно выцедил водку, хрустнул поднесённым ларёчницей малосольным огурчиком, продолжил: – Да мне упражняться положено. Если вы уважаете мою игру, приходите сегодня же… Играть буду только для вас.

– Правда? Спасибочки, Толенька! – Мотя растроганно шмыгнула курносым носиком, налила ему ещё стакан, медленно напела мелодию. – Вот этакая мне музыка особенно по душе. Как называется?

– Полонез Огинского. Приходите обязательно, сыграю, – захмелевший окончательно Анатолий, не стесняясь вошедших женщин, чмокнул ларёчницу в пухлую ручку и направился домой, у каждого палисадника давая передышку неверным ногам.

Немного лишь не хватило его. В нескольких шагах от своего дома, резко взяв с тропинки к проезжей дороге, споткнулся он о бугорок, рухнул лицом оземь, разогнав барахтавшихся в золе кур.

К нему из дома вышел худощавый старик, незлобиво шикнул на осмелевших кур, вновь начавших гнездиться рядышком с храпевшим уже вовсю Анатолием. Он покачал белой головой, щёлкая семечки на удивление крепкими зубами, никогда не знавшими зубной щётки с пастой, постоял в задумчивости, вернулся к избе, присел на завалинку поджидать первого, кто помог бы ему затащить сына во двор.

Пробегавшие мимо храпевшего дядьки девчонки испуганно остановились возле старика:

– Что с ним, деда?

– Устал, вишь… Отдыхает.

Девочки побежали дальше. По дороге на машине с песнями проехали на вечернюю дойку доярки.

– Шесть, значит, – отметил старик.

Анатолий шевельнулся. Отец тотчас подошёл к нему, потряс его за ворот:

– Вставай, слышь?.. Неча валяться-то.

Сын промычал в ответ что-то невразумительное, повернулся набок, обозначив мокрое место. На его до остроты стрелок отутюженных брюках отчётливо выступило спереди большое пятно.

– Ишь ты. Пьян, а чует, что подмочился, – по-детски улыбнулся старик и, не дождавшись подмоги, направился к старшей дочери от первой жены, приказавшей ему долго жить с годовалой дочуркой. Хворь внезапная нашла на неё на третьем году замужества, задушила. Вторая нарожала ему ещё трёх дочек и двух сыновей. Тоже недавно умерла. Один стариковал он в избе, пока младшенький, Анатолий, после музыкального училища и нескольких лет городской угарной жизни не вернулся домой, в местном клубе баянистом не устроился. Обрадовался ему отец. Всё не один теперь. Вдвоём-то веселее. Когда ещё другого сына дождёшься? Мастерит он на металлургическом комбинате, холостует и нечасто наведывается в родные края. Да и дочерям, хотя и в деревне все живут, не всегда до него, своих семейных хлопот хватает. Помогают они, конечно, при необходимости, проведывают при случае. Чаще старшая приходит, что от первой жены. Не только потому, что ближе всех живёт, здесь же на Ильменёвской улице. Заботливее других она оказалась. К ней-то, сидевшей на скамейке у своего палисадника, и подошёл старик.

– Пойдём, Даша, Толю затащим, – перебросившись с