Долгая зима - Владимир Иванович Петров

О нём, в конце девятнадцатого века перебравшемся со своим отцом-старовером на свободные земли в Башкирию из Поимской вотчины графов Шереметевых в Пензенской губернии, вырастившем вместе с женой Евдокией Степановной, в девичестве Гущиной, тоже уроженкой Поима, восьмерых детей, крепком хозяине подворья, предусмотрительно добровольно вступившем в созданный в Столяровке колхоз «Заря» и всё же раскулаченном, рассказал Николаю его отец, в честь своего деда Фёдора Алексеевича и названный Федей.

От отца же Николай был наслышан и о прошлом Столяровки, до войны и после неё жившей полнокровной жизнью. Разорение деревни началось с большого пожара, случившегося за год до его, Колиного, рождения, и передачи местного колхоза в другое хозяйство. Свою неблаговидную роль для Столяровки сыграло и близкое соседство быстро развивающегося города Салавата с мощным нефтехимическим комбинатом, другими предприятиями и организациями, куда потянулись оказавшиеся без колхозной работы столяровцы. В считанные годы, уже на глазах подрастающего Коли, деревня вдвое уменьшилась домами и жителями, а вскоре и вовсе опустела…

– Жалко! – вздохнул Николай, оглядывая практически исчезнувшую Столяровку, благодаря только его родителям до настоящего времени числящуюся всё ещё в списках населённых пунктов Зирганского сельского Совета Мелеузского района Башкортостана. – Не случись такого нелепого разора деревни, ещё послужила бы она людям и родному краю…

Не думал, не гадал он, что придёт время возрождения потерянного, что инициатором, организатором и меценатом перемен станет двоюродный брат Сергей, сын его тётки Марии, проникнувшийся чувством родства к деревне своей матери: будучи большим начальником в «Газпроме», деревенское кладбище обустроит, часовню там поставит; урну с землёй с братской могилы под Харьковом, где его дед Иван Фёдорович лежит с погибшими на полях Великой Отечественной боевыми товарищами, рядом с его женой Надеждой Кузьминичной захоронит, куда чуть позже и маму свою, Марию Ивановну, определит на вечное житие; новую электролинию к Столяровке протянет, газ подведёт; деревенскую улицу заасфальтирует, с трассой Оренбург – Уфа свяжет; церковь во имя Благовещения Божией Матери взамен разрушенной поставит; в пример для постройки новых домов коттедж «Дом Кошелевых» двухэтажный поднимет, «Музей деревни» при нём откроет, за ним, на речке Барче, «Марьин родник» соорудит… Предвидеть не мог Николай, что Столяровку признают самым красивым селом Башкортостана, что и его вклад в том будет: к 75-летию Великой Победы по его, Кошелеву, проекту, победившему в конкурсе, памятная стела в деревне рядом с памятником «Картошке-кормилице» откроется, и он, принимающий поздравления, с внучкой возле него сфотографируется…

И, конечно же, не предполагал, не ожидал Николай, что фотография эта из памятно значимых последней для него станет, что совсем скоро, после завершения високосного, коронавирусом отмеченного 2020 года, накануне Рождества Христова проедется он с женой Надеждой в Салават по магазинным делам на новой, собранной на японском танковом заводе машине «Субару форестер» с мощным самолётным двигателем, загонит её в гараж, дорожки от свежевыпавшего снега почистит, повечерит с большой своей семьёй в новых, недавно лишь отстроенных хоромах, спать ляжет, а утром 6 января 2021 года упадёт, сражённый смертельным инсультом…

Сейчас же, за двадцать лет до своей кончины, Николай стоял на Красной горе, любовался осенними красками и привольем родного края. В преддверии двухтысячного года он как бы подводил предварительные итоги своей уникальной, непросто сложившейся счастливой жизни:

– Отец, я продолжаю быть первым во всём! Товарищ главврач, остаюсь верен принципу «Выжить, чтобы жить!».

Рассказы

Премиальный сатин

Поликарпычу не спалось. Он беспричинно вздыхал, в каком-то нехорошем предчувствии ворочался на перине, терпеливо сносил ворчание жены. Наконец, раздосадованный дурацкой бессонницей, встал, влез в шаровары, сунул босые ноги в подшитые с обрезанным верхом валенки и вышел в тёмные сенцы. Нащупав запорный крючок, толкнул наружную дверь во двор, закрутил цигарку, жадно задымил, при каждой затяжке высвечивая шрам на простоватом, тронутом оспинками лице.

Ночь заметно переламывалась к утру. Розоватая полоска зари чётко наметилась на июньском небе. До звона в ушах созревшая тишина, характерная для сохранившихся в степной глухомани деревень, ждала петушиного боя.

Предрассветное это состояние успокоило Поликарпыча. Он хотел было уже вернуться в избу, как вдруг в проулке, у колодезного сруба, увидел своего Митяйку с дочкой Федотыча, с которым у него пятнадцать лет уже табачок врозь.

– Эгэ-гэ, эдак и породниться недолго, – не на шутку встревожился он: прошлое, незабытое, всколыхнулось в нём с новой силой.

Дождавшись сына, он полоснул его по широкой спине подвернувшейся под руку уздечкой. Большего не успел. При втором его замахе Митяйка выхватил её, звякнувшую железками, сплетённую из сыромятного ремня, забросил далеко в сторону, тихонько, но твёрдо сказал:

– Не прав ты, батя. Они же хорошие: и Полинка, и Федот Федотович…

Вскоре, не выдержав бурчания отца, уехал Митяйка в город, слесарем на кирпичный завод определился.

В сентябре по деревне поползли настойчивые слухи о Полинкиных сборах к Митяйке. Тут уж Поликарпыч не выдержал. Достал из обитого железом сундука праздничный костюм, любимую сатиновую рубашку, до блеска начистил хромовые сапоги…

Митяйка встретил отца с радостью, не знал куда посадить, чем угостить. Поликарпыч по-хозяйски оглядывал общежитейское сыновнино жильё, неспешно рассказывал домашние новости, всё не решаясь перейти к главному, ради чего и приехал к сыну в такое горячее для деревни время. Его крупные крестьянские руки непривычно лежали на столе и рядом с нарядной коробкой конфет казались особенно неуклюжими.

– Подарочек, – упредил Митяйка вопросительный взгляд отца, – нашей табельщице купил. На двадцатилетие пригласила.

– Вот-вот, – зацепился Поликарпыч за подарочные конфеты, повеселел сразу. – Познакомил бы с ней. Глядишь, и свадебку сыграем. В твои двадцать три в самый раз, а?

Митяйка усмехнулся:

– Замётано. На ноябрьские и справим с… Полинкой.

Увидев помрачневшее лицо отца, упрямо добавил:

– Против будешь, всё равно распишемся. Здесь, в городе…

Поликарпыч возвратился домой несолоно хлебавши. Ещё больнее припомнилось ему прошлое, незабытое. Вспомнилось со всеми подробностями, словно вчера это случилось.

…На совесть они тогда вкалывали. Без передыха. Всем сердцем желая деревню, да что там деревню, саму жизнь на ноги поставить. О районной премии и не мыслили. Но когда за несколько дней до завершения зябки подсчитал Поликарпыч свои перепаханные гектары и сравнил её со сводкой, напечатанной в районной газете, огорчился сильно: ненамного обскакал его тракторист из соседнего колхоза. А премиальный сатин, ох, как позарез был нужен его многодетному семейству! Надумал схитрить он – недостающие гектары у Федотыча одолжить. Ему-то, Федотычу, жалко, что ли? На следующий год он с лихвой ведь должок вернёт. Ан нет. Не вышло. Федотыч возьми да засовести его. Ладно бы наедине, а то при всём честном народе отказал и