Водолаз Его Величества - Яков Шехтер

еще просыпался, и Шая, уложив в холщовую сумку три-четыре книги, быстрым шагом отправлялся на Соборку – Соборную площадь.

Проходя, вернее, почти пробегая по Торговой, он старался не слушать скрипа раскрываемых железных ставней и грохота телег, везущих товар по булыжной мостовой. Надсадные крики хозяев лавочек, балагул и биндюжников, которые те искренне считали дружеским утренним разговором, приводили раввина в смятение.

Свернув на тенистую, богатую Садовую, он переводил дух. Тут располагались дорогие магазины, которые открывались гораздо позже, чем лавочки на Торговой и Новом базаре. Редкие прохожие не спеша шествовали по чистым, точно вымытым тротуарам. Окна верхних этажей были приоткрыты, и оттуда изливалась нега утреннего покоя зажиточных семей.

Лишь возле арочных входов в новое здание главпочтамта, еще пахнущее свежей краской, сновали почтальоны с черными кожаными сумками. Солидный швейцар, живое олицетворение незыблемости устоев, памятником застыл возле центральной двери.

Миновав почтамт, раввин через пять минут оказывался на Соборке. Он всегда занимал одну и ту же скамейку, справа от памятника Воронцову, спиной к собору и лицом к дому Либмана. Оттуда хорошо просматривался вход в кофейню на углу Преображенской и Садовой, украшенный изящными фонарями на кованых кронштейнах в виде женских фигур. Фигуры раввина не интересовали, он определял время по оживлению перед кофейней.

Когда у двери собирались пять-шесть занятых разговором человек, это означало, что пора собираться. Скоро пустую Соборку наполнят фребелички[11] с воспитанниками, молодые мамаши с младенцами, вышедшие в отставку военные, судейские, студенты. Все приходят подышать свежим воздухом и посудачить кто о чем.

Но до момента горестного расставания у раввина оставалось еще около двух часов, целых два часа упоительной тишины. Нигде и никогда Шае так хорошо не думалось и не училось, как на утренней Соборке. Весь день проходил под сенью прочитанного, до глубокой ночи раввин возвращался мыслями к страницам старых книг, перелистанных на заре в благоуханной тени акаций. Тут было его спасение от грубости мира и неотесанности доставшихся ему прихожан.

И чем глубже он погружался в учение, тем больше отдалялся от лоточников, биндюжников, лавочников и возчиков. Шая погрузнел, с полнотой пришла солидность, движения сами собой приобрели величавость и значимость. Даже когда он просто шел по улице, сразу было видно – идет важный человек. Все в нем было важным: и выражение глаз, и манера речи, и борода, и шляпа, и брюки. Даже подметки его старых башмаков, несмотря на изношенность, тоже имели важный вид.

Стоит ли говорить, что раввин Шая был самым настоящим миснагедом, представителем «литовского» направления в иудаизме. Таким его воспитали в воложинской ешиве, и с каждым прожитым годом он убеждался в правильности наставлений, полученных от учителей.

Но вот что удивительно: чем дальше убегал Шая от шершавой действительности, тем сильнее эта действительность гналась за ним вслед. В глазах лоточников, биндюжников, лавочников и возчиков раввин, погруженный в духовный мир, выглядел настоящим святым. Прошло два или три года, и единственное, что теперь объединяло враждующие партии прихожан Новобазарной синагоги, было восхищение своим раввином.

– О! – говорили они, поднимая вверх указательный палец. – Ото ж цадык, ото ж праведник. Шоб наши дети уже такими были!

В отличие от мужа, раввинша Хая замечательно вписалась в деловую суету Нового базара. Все началось с уроков для дам, на которые собирались жены тех самых лоточников, биндюжников, лавочников и возчиков. Хая рассказывала просто, весело и понятно, и к ней приходили с удовольствием. После завершения урока пили чай с медовым пряником, судачили о том, о другом и о третьем.

Как-то раз одна из женщин, видя суровую скромность дома раввина, предложила Хае поучаствовать в небольшой сделке. За первой последовала вторая, третья, десятая. Прошло несколько лет, и заработки раввинши намного превысили жалованье раввина. Да и сама Хая сильно изменилась: испуганный галчонок, своей беззащитностью подкупивший сердце Шаи, превратился в солидную, крупную галку. Крепкие ноги прочно удерживали ее на почве, широкие черные крылья легко поднимали в воздух могучее тело, а острый длинный клюв быстро наказывал неосторожных обидчиков.

Но Шае до этих метаморфоз не было никакого дела. Открыв для себя мир каббалы, он с утра до глубокой ночи витал в духовных сферах, переложив добычу пропитания, ведение хозяйства и воспитание детей на плечи своей праведной жены.

Одиночество, вот что больше всего угнетало Шаю. Не с кем было ни поделиться духовными открытиями, ни поспорить, ни просто обсудить. Ведь каббала – это не открытая часть учения, о которой можно писать респонсы и читать проповеди. Тут все происходит в сумерках, шепотом, с глазу на глаз, и найти собеседника в этом мире теней – огромная удача. Вернее, огромная заслуга, подарок, награда, которую Всевышний посылает тем, кто точно следует Его предписаниям.

В один из дней Шая проходил мимо каменных корпусов Нового базара. Он не собирался ничего покупать и ни с кем разговаривать, просто пересекал торжище, чтобы не делать крюк по параллельным улицам.

– Ребе, – обратился к нему бродячий торговец. – Ребе, купите книгу.

Предложение не совсем обычное для Нового базара. Шая внимательно оглядел торговца. Худой, с глубоко запавшими синими глазами и неровно свалявшейся бородой, явно требовавшей гребня, он протягивал книгу в черном клеенчатом переплете, делавшем ее больше похожей на гимназическую тетрадь.

«Почти наверняка дешевое издание вольнодумных баек и пустых побасенок», – с раздражением подумал Шая, но ответил самым мягким и благожелательным тоном:

– Я не читаю светских книг.

– Да она вовсе не светская, ребе! – воскликнул продавец. – Совсем даже религиозная, по каббале. Поглядите! – и он сунул книгу в руки раввину.

Тот взял ее, открыл и замер. То было единственное издание старинного манускрипта, вышедшее почти двести лет назад в Венеции. Сам манускрипт давно пропал, а небольшой тираж книги разлетелся по всей Европе и осел у знатоков и ценителей. Шая встречал упоминания о книге и цитаты из нее в трудах других авторов, но даже предположить не смел, что она когда-нибудь окажется в его руках.

Жадно открыв, он принялся изучать оглавление.

Да, тут было над чем задуматься. Многие темы, рассматривавшиеся в других трактатах вскользь или вполголоса, тут обсуждались открыто. Шая погрузился в чтение.

– Ребе, – продавец подергал его за рукав. – Сначала заплатите, ребе.

– Конечно, конечно, – Шая с трудом оторвался от книги. – Сколько ты хочешь?

Когда торговец назвал сумму, Шая замер во второй раз за последние десять минут. Цена была несусветной, несообразной, она почти равнялась его месячному жалованью. Раввин не привык торговаться, этим всегда занималась его жена, но сейчас ее не было рядом, и пришлось вступить в переговоры самостоятельно.

– Это очень дорого.