Водолаз Его Величества - Яков Шехтер

сотни тысяч, пусть свихнется миллион, но зато все остальные придут в себя, опомнятся от грязной унизительности рабства, растлевающего и хозяина, и раба.

Жму твою руку и надеюсь найти в твоем лице друга и сообщника».

Бросив письмо на стол, Артем взъерошил волосы.

«Откуда в голову простого деревенского паренька могли залететь такие мысли? За время совместной учебы Андрей ни разу не говорил ничего подобного, да и слов таких сроду не произносил.

Как он написал, у всякой задачи есть два решения? Решение первое: он где-то набрался чужих мыслей и просто повторяет услышанное. Мысли опасные, от них на версту несет цареубийством и каторгой. Как во все это вляпался мой друг Андрюха?

Решение второе: и первое, и второе письмо писал не он, а кто-то из полиции. Но зачем?

Артем поднялся и долго ходил по комнате, пытаясь понять, что происходит. О народовольцах, боевиках-эсерах он только слышал, ничего подобного не водилось ни в тихом Чернобыле, ни в жестко размеренной флотской жизни. Проверять его на какие-то связи с вольнодумцами было настолько бессмысленно, что второе решение он после недолгого раздумья решительно отбросил. Скорее всего, Андрей попал под чье-то влияние, наслушался красивых слов, набрался крамольных мыслей.

Артем был бесконечно далек от бунтарских настроений. Ни в его семье, ни в еврейской общине Чернобыля о революции никто не думал. Жилось несладко, непросто жилось, но власть от Бога, а подчиняться царю евреям заповедал еще праотец Яаков, благословив фараона.

«Отговаривать Андрея бессмысленно, – думал Артем. – Он сейчас под чужой властью. Очень сильной, ведь слова, совсем от него далекие, теперь брызжут, словно вода из кипящего чайника. Что ему мои увещевания? Нет, надо сделать вид, будто не было этого письма. Подождать. Может, напишет еще».

Следующий день выдался жарким. С утра парило, небо цвета пенки на кипяченом молоке предвещало грозу. Ни ветерка, ни дуновения, все замерло, ожидая ненастья. Было странно наблюдать, как над удушливой тишиной, сковавшей улицы Чернобыля, быстро и дружно бегут сизые облака.

Артем не переставал размышлять о письме Андрея. Руки сами по себе готовили обручи для бочки, проверяли, гладко ли выструганы доски, а в голове чередой проносились беспокойные мысли.

«Какой он все-таки молодец, Андрюша! – думал Артем, переходя от тревоги за товарища к восхищению. – Как переживает за свою страну. За эту огромную, безграничную Россию».

Он вспомнил поездку из Севастополя в Петербург после комиссования. В купе второго класса попутчиков не оказалось, и Артем почти три дня провел у окна, словно завороженный рассматривая пробегающую мимо страну.

Из Севастополя поезд вышел под вечер. Сквозь сумерки поплыли темные купы деревьев, почерневшие от паровозного дыма стены привокзальных мастерских, с желтыми, словно оскаленные зубы, окнами, белые и коричневые стены домов, красные черепичные кровли. Мелькнула вдали лиловая гладь бухты, но Артем сразу отвел взгляд, он больше не хотел видеть море.

Зашумел дождь, разом омыв окно вагона, и так же быстро стих, оставив после себя серебряные капли, которые набегающий воздух косо сдвигал по стеклу. На темно-сиреневом небе золотым диском проступила луна. Далекие огни города побледнели, по земле скользили приземистые холмы, словно баржи по реке.

Артем долго смотрел в темноту, а перед глазами одна за другой проносились картины из убегающей в прошлое севастопольской жизни.

Утром они уже были далеко от Крыма. Поезд мчался среди пустынных полей, люди почему-то не встречались, только желтоносые грачи да сизые вороны солидно расхаживали по не видимым из окна вагона тропинкам.

Под вечер пошли тощие пашни, убого покрытые всходами, по краям громоздились груды собранных камней, отмытых добела дождями. Изредка попадались люди, похожие на больших черных птиц.

«Почему же мне нет места в этой огромной стране?» – думал Артем.

С неба, покрытого дырявой сермягой облаков, робко выглядывало солнце и тут же скрывалось, словно испуганное собственной решительностью. Ветер, поднятый поездом, теребил редкие прутья придорожного кустарника, трепал серые ветки ольхи, поднимал рябь в лужах.

«Чужой, навсегда чужой, – стучала в такт колесам надоедливая мысль. – И если даже захочу стать своим, всегда будут напоминать происхождение, тыкать в него носом, как напроказившего щенка в лужицу».

Горестное известие, полученное в Кронштадте, отодвинуло эти мысли на задний план, они скукожились и пожухли под жаром перин родительского дома и обретаемым благополучием. Письмо Прилепы вернуло их к жизни.

После обеда в мастерскую зашел взволнованный Велвл. Уселся на табурет и долго жевал белыми старческими губами, не зная, с чего начать. Судя по его виду, он хотел рассказать о чем-то важном, но никак не мог решиться.

– Что там у тебя, дядя Велвл? – спросил Артем, желая помочь старику.

– Письмо, – воскликнул бондарь, вытаскивая пачку листков. – Письмо от сына из Яффо.

– Дашь посмотреть?

– Зачем от работы отрывать? Я тебе перескажу, а ты слушай.

– Хорошо, слушаю, дядя Велвл.

– Они строят новый город, на песке у моря. Неподалеку от Яффо. Никаких арабов, только евреи. Дома под четырехскатными крышами, вокруг каждого садик с яблонями, абрикосами, пальмами. Чистые улицы, без лотков и лотошников и, главное, без мастерских! Представляешь, в городе не будет ни одной лавки, ни скорняков с их вонью, ни кузнецов с их грохотом. Торговля и ремесла только за околицей. Тишина, покой, рай, Ган Эйден! Мой сын уже купил участок земли и будет строить дом для нас всех.

– Участок земли или участок песка? – уточнил Артем, не разделявший сионистских восторгов сына Велвла.

– Пока песка, но скоро привезут землю из-под Хеврона. Насыплют слой в полтора метра, что хочешь будет расти.

– А имя городу уже придумали, дядя Велвл?

– Тель-Авив, холм весны. Вот Нью-Йорк стал воротами в Амэрычку, а Тель-Авив будет воротами на Святую землю.

– Красивое название.

– И жить будут красиво.

Велвл вдруг всхлипнул, достал платок и трубно высморкался.

– Зачем мне и старухе моей тут одним маяться? Что нас ждет, кроме одинокой старости? Надо к сыну перебираться, в Палестину.

– Так кто же вам мешает, дядя Велвл?

– Да никто. Вот паспорта выправим, продадим домишко и скарб и двинемся с Богом. Купишь у меня мастерскую?

Артем раскрыл рот, чтобы сказать: «Да, конечно», – но вместо этого неожиданно для себя произнес:

– А может, я буду в Палестине раньше твоего, дядя Велвл.

– И ты собрался? – ахнул бондарь. – Вот так новость, вот так сюрприз!

– Да шучу я, дядя Велвл, – сдал назад Артем, все еще не понимая, кто потянул его за язык. Потом он много раз и много лет вспоминал по минутам этот разговор, пытаясь понять, что же произошло, пока не пришел к выводу, что эти слова мог вложить в