Водолаз Его Величества - Яков Шехтер

Дорога спустилась в овраг, а затем начала медленно выбираться обратно. Вверх лошади шли медленно, колеса с трудом проворачивались в липкой грязи грунтовой дороги.

«А ведь это возвращение домой, – вдруг сообразил Артем. – Две тысячи лет назад мои предки ушли из разрушенной, разгромленной страны. И вот мы возвращаемся. Только сейчас.

Но почему Всевышний отправил нас в такое долгое изгнание? Разве мы были хуже жестоких язычников римлян или развратных греков? Чем так разгневали Тебя, в чем провинились?

Хотя, от римлян, греков, вавилонян и персов остались только книги и полуразрушенные статуи, а мы живы.

Живы, но какой ценой?! Две тысячи лет Ты просеивал нас через соблазны других народов. Остались самые достойные, те, кто не дрогнул, не сломался и не согнулся. Остальные давно уже стали персами, французами, поляками, немцами.

Но чем мой друг бондарь Велвл лучше украинского бондаря из соседней деревни? Что в нем отобранного, избранного?»

Медленно и важно поднялось солнце, пробиваясь сквозь месиво серых туч. Его жар безжалостно поджигал облака, превращая их поначалу в тлеюще-желтые, затем в багровые, а потом в пламенно-алые.

«Не знаю, – думал Артем, – не умею сравнивать, не смею судить. Дай же мне понять Твои мысли и служить Тебе не в горе, а в радости, не плачем, а смехом, не горечью, но сладостью».

Глава VIII

История одесского раввина

Окончив воложинскую ешиву, сдав экзамены и получив смиху, звание раввина, Шая долго искал место. Брать лишь бы что он не хотел. Попадешь в какие-нибудь Яновичи или в еврейский поселок под Херсоном, там на всю жизнь и застрянешь. Не славы хотел молодой раввин и не солидного жалованья, а окружения – мудрецов, с которыми можно и поспорить, и вместе учиться.

Души у евреев, разумеется, святые, вот только разглядеть святость под грубой личиной водоноса или возчика не каждому по силам. Шае хотелось видеть реальные проявления этой души в повседневной жизни. Большое требование, скажете вы? Да, большое, но ведь Шая был еще молод, и такое желание вполне можно записать в разряд юношеской мечты.

Мало ли кто о чем мечтает?! Сняв носки и улегшись под одеяло, человечество грезит о богатстве, здоровье и удаче. Мужчины страстно размышляют о женщинах, женщины – о мужчинах. А юный раввин мечтал о синагоге с хорошей паствой, о тонких, понятливых прихожанах с добрым сердцем и обходительными манерами. В скобках заметим, что такие евреи встречаются только в раввинских мечтах, но Шая тогда этого еще не знал и поэтому, обращаясь со своей просьбой ко Всевышнему, горел на молитве всем сердцем. И услышал Бог Шаю, и послал ему место раввина в Новобазарной синагоге города Одессы.

Ах, Одесса, это вам не Яновичи, хотя, конечно, совсем не Броды, и уж тем более не Люблин. Шая не рассчитывал встретить в Одессе прихожан своей мечты, но ему представлялось, что лоск большого города нивелирует грубость простых людей. Название синагоги его не пугало – мало ли как называют евреи свои молельные дома.

Он и жена сошли на перрон одесского вокзала, полные надежд и ожиданий. Шая – высокий курносый юноша в круглых очках, с продолговатым лицом, обрамленным редкой бородкой. Хая – застенчивая молодая женщина в платке и коротком тулупчике, с перепуганными глазами и смуглым личиком, на котором резко выделялся нос, похожий на клюв. Но не клюв хищной птицы, а клюв галки или сороки, да и сама женщина больше походила не на раввиншу, а на выпавшего из гнезда птенчика.

Реальность южного города одним мощным ударом опрокинула их навзничь, и, не будь они оба так молоды, последствия могли оказаться весьма печальными. Синагога действительно находилась рядом с базаром, одним из самых шумных и бестолковых в городе, и молились в ней те, кто жил неподалеку и торговал на этом самом базаре. Самая подходящая публика для утонченного выпускника воложинской ешивы! Азохенвей[10], по-другому не скажешь.

Новобазарная синагога представляла собой внушительное здание с красивым фасадом. Увы, внутри царили грязь и запустение. Две фракции прихожан добрый десяток лет упорно боролись за власть, применяя надковерные и подковерные приемы, которые в Одессе называли звучным словом «кунцы». Шая быстро разобрался, что своим неожиданным назначением в столь известную, старую и обладавшую внушительным числом прихожан общину он обязан именно этой закулисной борьбе.

Ни одна из партий не смогла провести своего кандидата в раввины, и тогда на общем собрании решили пригласить нейтрального человека, новенького, свеженького, неопытного. Каждая партия рассчитывала улестить молодого раввина, вовлечь в свои тенета и сделать проводником своей политики. Поняв, в чем состоит дело, Шая собрал правление и объявил, что будет заниматься только духовными вопросами.

– Я готов вести молитву, давать уроки, принимать посетителей, отвечать на любые вопросы, связанные с галахой – законом – или толкованием Учения. Деньгами, должностями, вызовами к Торе, записью и дележкой мест пусть занимаются староста и правление. Если вас устраивает такое распределение обязанностей – продолжим сотрудничество. Если нет, я готов завтра же съехать с казенной квартиры и освободить место для другого раввина, более подходящего Новобазарной синагоге.

Члены правления маленько ошалели от такой прыти, но, подумав и посовещавшись, согласились. Каждая партия рассчитывала выловить свою жирную рыбку в мутной водице. Однако ничего из этого не вышло, раввин так и не примкнул ни к одной из партий. Синагога продолжала пребывать в состоянии раздрая и полуразвала, но на это никто не обращал внимания. Глаз человеческий быстро привыкает к существующему положению вещей и перестает замечать то, чего замечать не хочет.

Раввин Ишаягу проводил дни и ночи в безуспешной попытке сбежать от действительности. Южная жовиальность, помноженная на еврейскую импульсивность, превращала грузчика в биндюжника, а возчика – в балагулу. Что уж там говорить про торговцев, с их замечательной привычкой не говорить, а орать, словно их должен услышать не сидящий напротив раввин, а покупатель на другом конце Нового базара.

Мечты Шаи, впрочем, как и большинство юношеских грез, испарились без следа. Возчики из Яновичей и грузчики из Перемышлян теперь представлялись ему образцами утонченности и душевной деликатности. Каждый раз, услышав громогласное «шо», Шая вздрагивал, как вздрагивает приговоренный к смерти, когда к его шее прикасается ворсистая петля.

Спрятаться от грубой, саднящей душу и сердце реальности можно было только в книгах. И раввин Ишаягу ушел в них не только с головой, но и с руками и ногами. Утренняя молитва в синагоге заканчивалась очень рано, большинство прихожан хотели оказаться на рынке к самому открытию. Город