Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл

Ксандер и понял, как сглупил, вылив все зелье в один кувшин, но делать было нечего, и он потянулся за следующим, когда услышал за спиной томный голос Летисии:

– Дай попробовать.

– Пожалуйста.

Когда он обернулся, Летисия еще пила, и он заволновался по другому поводу: а хватит ли Белле того, что он подлил, при такой-то дележке?

– Да, очень славно, – одобрила та, отрываясь наконец. – Мне, пожалуй, того же.

Вита метнулась к столику с вином прежде, чем Ксандер успел протянуть руку за чистой кружкой, а уж тем более сообразить, что высказанное пожелание предназначалось не ему. Зато, пока она хлопотала, он увидел, как пьет Белла, и успокоился: все-таки что-то там после щедрости сеньоры осталось.

– Горячее вино! Господа – о, прекрасная незнакомка, целую ваши ноги, и руки тоже, – я продрог до костей, верите ли?

Явление Адриано народу как всегда словно добавило свежего воздуха: Франц, который до того выглядел будто скованный, махнул ему рукой, Мигель снова прислонился плечом к стене, вежливо стоявший Хуан присел на подлокотник кресла Алехандры, что-то прошептав ей на ухо, отчего она рассмеялась. Даже Леонор, и до того на взгляд Ксандера не очень-то напрягавшаяся, развалилась еще непринужденнее. Катлина, блеснув глазами, села пошушукаться с Мартой и мимоходом улыбнулась Адриано, который, несмотря на свое заявление, поцеловал руку как раз не Летисии, а ей, походя и дружески.

Рядом с Ксандером беззвучно усмехнулась Одиль.

– Сабелла, моя божественная, поделишься со мной?

Ксандер, который как раз таки налил и себе, поперхнулся, причем так, что его пришлось хлопать по спине и Одили, и подоспевшему Францу, и даже Адриано, которому Белла как раз сообщила, что на сегодняшний вечер с нее щедрости хватит, а то ей осталось всего ничего, и пусть сам себе возьмет.

Впрочем, улыбалась и она.

– Ай! Моя нога!

Ксандер досчитал в уме до трех и повернулся. Повернулась и Белла, ничуть не более торопливо, и заодно – он заметил – закатив глаза. Одиль не сделала и этого, притворившись, будто ничего не слышала, а заснеженная ветка на ее пути – самое интересное, что случилось с ней этим утром; ее брат подмигнул фламандцу, словно поддерживая, а то и поощряя на пути к удаче.

Алехандра случилась с ними прямо с утра, причем нежданно. Вечно любившая понежиться и потому постоянно опаздывавшая на уроки к отчаянию долготерпеливой, но дисциплинированной Катлины, иберийка объявилась одетой и готовой к свершениям, едва они спустились в столовую за утренним кофе. Весь завтрак от нее Ксандеру спасу не было: она то просила его что-то передать, то поминутно интересовалась его мнением по куче вопросов, которые были ему сугубо безразличны, а под конец объявила, что у него что-то взъерошилось на голове, и протянула руку, чтобы это поправить. Но тут уже Катлина с громким стуком поставила свою чашку на стол и решительно потянула – Ксандер бы даже сказал, отдернула – Алехандру от стола и фламандца.

Заткнуть подругу, впрочем, Катлина не смогла. Алехандра беззаботно и без умолку рассуждала обо всем подряд: и о том, как замечательно они провели лето в беспечальной Италии («тебе бы понравилось в Риме, Ксандер!»), и о каком-то законе, который обсуждал в кортесах ее отец («ведь это же справедливо!»), и о том, как она училась петь народные песни и, кстати, фламандские в том числе. Пела она, может, и ничего, тут Ксандер был не знаток, но выговаривала по-фламандски с чудовищным акцентом, от которого хотелось прижать уши, как ошпаренному коту. Он уже было глянул на Одиль – даже колдовское пение было бы лучше, – но тут лопнуло терпение у Катлины: заявив, что им вот уже совсем пора, она поволокла протестующую сеньору прочь.

И, конечно, Алехандра тут же подвернула ногу.

Так ли это было на самом деле или нет, но хромала она с энтузиазмом и опиралась на руку Ксандера вовсе не иллюзорно, а настолько, что Ксандер воспользовался этим и мстительно призвал на помощь еще и Адриано. Вдвоем они донесли пострадавшую до профессора Му Гуин, которая выслушала историю ранения с полным хладнокровием и освободила Алехандру от утренней пробежки. Правда, когда они с пробежки вернулись, оставшаяся на милость профессора в зале Алехандра была краснее помидора, и ее нога уже волшебным образом излечилась – к большому облегчению Ксандера, которому нисколько не улыбалось тащить ее еще и в лазарет. Зато в лазарет после уроков мог сбежать он, и сбежал, и усердно толок там злосчастные изумруды, пока на Академию не опустились ранние зимние сумерки, а он сам не успокоился и не поразмыслил на медленном и – по счастью! – одиноком пути домой.

По чести, явное проявление нежных чувств и эффекта зелья у Алехандры его бы даже радовало, если бы и за Беллой замечалось… ну, не совсем то же самое (он сомневался, что хотел бы от нее подобную же липучесть, и уж тем более сомневался, что ему бы понравилась ее реакция на недостаток восторга с его стороны), но хоть что-нибудь. Но Белла вела себя как ни в чем не бывало, разве что посматривала на него косо и подозрительно.

То, что третья из прикладывавшихся к кувшину, а именно Одиль, и того не делала, его смущало особенно. А что, если конкокт, который он так беспечно вылил в вино, надо было как-то по-особенному перемешать? Он ведь даже не заглянул туда – а что, если яд остался весь наверху и достался целиком единственной иберийке, кто была ему не нужна?

– Алехандра!

Он вздрогнул и оглянулся. И точно, к нему шла сияющая Алехандра. Точнее, шла и сияла она ровно пока ее не ухватила за руку звавшая ее Катлина. На таком расстоянии от них он мог совершенно не скрывать вздоха облегчения: место было уединенное, как раз на пути в лазарет, где он надеялся укрыться и собраться с мыслями, и, если бы Катлина его сейчас не спасла, шансов избавиться от иберийки ему бы не представилось.

– …еле тебя нашла, – донеслось до него. Лицо Катлины, во всяком случае, на таком расстоянии, было на удивление спокойным и даже сочувствующим. – Али, ты обещала…

– Все равно, – мятежно заявила та, тряхнув кудрями. – Скажи им, что я не приду. Дорога в лазарет же здесь?

– Ты плохо себя чувствуешь?

– Я прекрасно себя чувствую, – рассмеялась иберийка и приложила палец к губам жестом, который, должно быть, полагала очаровательно лукавым. – Но Ксандеру я об этом не скажу, правда?

Голос ее звучал почти развязно, и Ксандер нахмурился: пьяна