Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл

Франчески. Авзонийка в долгу не осталась, только снежок у нее вышел аккуратнее и полетел дальше, мимо увернувшейся Фионы и ровно в спину о чем-то увлеченно рассуждавшему высокому парню, бывшему, судя по украшавшей форменный плащ вышивке с вихрями и облаками, старшекурсником.

В следующее мгновение двор словно взорвался снежным боем, благо с меткостью было хорошо далеко не у всех, а вот ловкость и гибкость проявили многие. Ксандер, который и сам не мог бы сказать, от кого схлопотал ком снега за воротник, просто азартно швырялся во все что ни попадя, соревнуясь с Францем и Адриано в выборе целей. За плечом он вдруг услышал смех Беллы: вдвоем с Одилью они примеривались к кому-то для него невидимому, удачно укрывшемуся за большой елкой, и сумели воспользоваться его секундной неосторожностью: скорее Одиль, чем Белла, но радовались они одинаково.

Бойцы в считанные минуты очистили от снега весь двор, сгребая его со всех возможных поверхностей, но тут в общей какофонии раздалось звучное «Эвона они тут! Ну, держись!» голосом Майкла Скотта, и с узорной крыши, едва не сметя оживших и заметавшихся в панике каменных горгулий, обрушилась целая лавина. Ее встретили крики и визг тех, кто держал оборону под самыми стенами и потому под нее угодил, и восторженный рев остальных, рванувшихся на приступ в жажде обновить боеприпасы.

– Господа!

Если ректор д’Эстаон, вдруг появившийся в дверях и замерший на пороге, словно портрет в раме, и собирался еще что-нибудь сказать, то это ему не удалось: тут же в него тоже полетел непочтительный снежок. Впрочем, ректор, улыбаясь, его ловко поймал, а когда раскрыл ладони, снежок обернулся изящным горностайчиком, который, блеснув черными глазами-бусинками, юркнул к нему за пазуху.

– Пожалуйте же уже к столу!

Отряхиваясь и смеясь, кое-кто – вставая из укрытия, былые бойцы потянулись к светившемуся теплым огнем проему. Кто-то обменивался обещаниями реванша, иные уже стягивали заснеженные плащи и шали; Адриано едва не столкнулся с огневичкой Гретой, сокрушенно показывавшей разрумянившейся Фионе насквозь промокший подол. Случайные союзники поздравляли друг друга, какой-то старшекурсник, судя по белесой шевелюре – скандинав, хлопнул по плечам Ксандера и Франца, и фламандец, вспомнив, как эта же рука как-то дернула его вниз, спасая от особо устрашающего снаряда, поднял в ответ оттопыренный большой палец, прежде чем смеющийся потомок викингов умчался к своим. А потом настала и очередь Ксандера пройти за окованные медью дубовые двери, увернувшись от разозленной горгульи, которая, карабкаясь по готическим завитушкам, мстительно показала ему язык.

Большой зал был подлинным чудом. Свечи ярко горели в увитых гирляндами огромных люстрах и сонно мерцали в шарах омелы; словно освещенные изнутри пламенем, сияли всем богатством красок гигантские витражи; в дыхании факелов на стенах шевелились гобелены, и казалось, что фигуры на них ожили, устроив свой праздничный пир. А столы ломились яствами, и над ними витали хрустальные кувшины с неведомым еще Ксандеру питьем; задумчивое витание это сопровождалось негромким жужжанием, и фламандец заметил, что много кто из уже опытных товарищей с курсов Огня и Воздуха с привычной опаской проскальзывали поскорее под ними.

Столов было предсказуемо четыре, расставленных в форме трезубца: должно быть, учительский и для каждого курса по отдельности, но если так, занимать их по ранжиру никто не спешил. Однокурсники Ксандера и он сам поначалу замерли в нерешительности, увидев, что уже вошедшие уселись вразнобой, но тут их стали звать знакомые и незнакомые, махать руками, указывая на свободные места, и им ничего не осталось, как последовать указаниям. Впрочем, на этом движение не прекратилось: то и дело кто-то, договорив или, наоборот, услышав что-то для себя интересное, уходил или присоединялся к беседе, благо сидели они на скамьях и всегда могли подвинуться, чтобы уместить новопришедшего. Учителя тоже не сидели за своим почетным столом, даже ректор: они точно так же курсировали по залу, и точно так же их могли затянуть в разговор. Разговоры же были самые разные – от семейных новостей и вестей о знакомых людях и местах до баек о былых приключениях и путешествиях, от выверенных научных проектов до философских измышлений. Ксандер и опомниться не успел, как поспорил с лузитанцем Энрикешем с Воздуха о возможности влияния на погоду через мореплавание (именно так, никак иначе и уж точно не наоборот!), в то время как Адриано озадачил их рассуждением, что если можно влиять на море через корабли, то и на ветра – через самолеты.

– Погодите, погодите, я это запишу, – прервал их то ли товарищ, то ли соперник Энрикеша в изысканиях, курчавый мадьяр Имре, до того идею комментировавший крайне скептически, и метнулся куда-то прочь, должно быть, за бумагой.

– …ты думаешь? – рядом говорили негромко, поэтому услышал Ксандер звенящий от волнения и злости голос только сейчас. – Они сожгли мой родовой дом вместе со всеми портретами, они разрушили до основания церковь – церковь, Шарло! И почему?!

Тот, кого назвали Шарло, философски пожал плечами. Оба они заметили, что Ксандер к ним прислушивается, и никого это, похоже, не смутило: Шарло даже сделал приглашающий жест.

– Николя, успокойся. Так бывает, это гражданская война…

– И у тебя было? – с издевкой отозвался Николя, сверкнув голубыми, как небо, глазами, и тут же осекся.

– Было, – невозмутимо подтвердил Шарло. – Замок не сожгли, а вот усыпальницу выпотрошили. Правда, это было не двадцать лет назад, а сто пятьдесят, но и мой тогдашний предок остерегался называть кого-то нелюдью.

– А как еще? – вскинулся Николя. – Этот подонок был нашим управляющим, он даже в Великую войну служил рядом с отцом и дедом, дед ему доверял как себе – а теперь он щеголяет в кожаной тужурке и изображает из себя борца за свободу! Но скажите, господа, – он требовательным взглядом призвал в свидетели всех, кто на него в тот момент смотрел, остановившись почему-то на Ксандере, – разве свобода стоит такого?

– Свобода стоит очень многого, – тихо сказал Ксандер.

– Ну, – чуть смутился тот, – это конечно… Господин ректор! А вы, что вы скажете?

Ксандер обнаружил, что Сидро д’Эстаон невозмутимо стоит за плечом Шарло, небрежно отхлебывая из объемистой кружки то ли пиво, то ли сидр, но что-то пенистое. Призванный арбитром в спор, он уселся за стол между подвинувшимися учениками и сделал еще глоток, прежде чем ответить.

– Свобода стоит многого, это правда, – отозвался он наконец. – Особенно для тех, кто был ее лишен веками. Вы можете себе представить, какой счет может накопиться за несколько столетий?

Николя фыркнул.

– Только не надо думать, что все одинаковы! Мои предки вообще особенно крестьян не обижали и уж точно