Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл

– Вот ты где, принц.

Белла говорила вроде бы спокойно, но яростью от нее несло, как жаром от костра. Ксандер на минуту представил себе, как их мизансцена выглядела с ее стороны, и немного поспешно шагнул назад.

– Сеньора.

– Белита, это не то, что ты думаешь, – затараторила Алехандра, пожалуй, слишком поспешно для убедительности. – Нам надо было поговорить…

– Поговорить? – Белла вздернула брови так высоко, что они оказались почти посередине ее лба. – Правда, принц?

– Да, сеньора.

Брови ее вернулись на прежнее место, зато сошлись, и Ксандеру каждая новая метаморфоза нравилась все меньше.

– Что ж, предлог прекрасный, – сообщила Белла тоном, который можно было бы счесть радушным, если бы не было так заметно, что она говорит сквозь зубы. – Но ты слишком уж робок, принц, я прямо разочарована.

– Белла!

– Понимаю, – кивнула та, – ему нужен, гм, толчок. Ты же хочешь, чтобы он тебя поцеловал, Алеха?

– Сеньора, я…

Он впервые в этот час посмотрел ей в глаза и не то что отшатнулся, его прямо-таки качнуло назад, такое бешенство в них стояло. В первый раз он его увидел в день их знакомства, и шрамы не изгладились до сих пор, а второй…

– Сеньора, как все-таки… погиб мой брат?

Он выбрал, как ему показалось, самый удачный момент. Они сидели у костра, разведенного на морском песке доном Алехандро; вечер был теплый, вода тоже, хотя иберийка и грела сейчас ноги у лениво лизавшего найденный хворост пламени. Исабель была в редкостно хорошем настроении, только что смеялась до слез над песней про письмо доньи Химены королю, и до сих пор еще улыбалась, хотя ее дяди с ними уже не было: посыльный из деревни позвал его к больному, и он умчался, позволив им дождаться, пока костер догорит, и возвращаться домой, когда заблагорассудится.

Рассчитал он все-таки верно: она не разозлилась, не огрызнулась, даже головы не подняла, так и сидела, обняв согнутые ноги и положив подбородок на колени.

– Я же рассказывала.

– Немного и давно, – рискнул он. – Сеньора.

– Наверно, – не стала спорить она, но в ее спокойном голосе появилась нотка равнодушия, и поэтому он понял, что она изложит то, что и так ему не очень-то радостно, самым неприятным для него образом. – Все было просто. Он же был не только мой… ну, мой в том числе, но больше при дяде Алехо крутился, а тот его распустил, он дерзким стал.

Ксандер думал молчать, тем более что когда его сеньора повторяла за своим дядей Франко, комментировать это было бесполезно и даже вредно – в нее в такие минуты словно дух его вселялся, и она неизменно делала какую-нибудь гадость, но тут не сдержался, больше от удивления, чем возмущения.

– Дерзким?

– Со мной, – пояснила она. – С Диего и Санчо он был не разлей вода.

Это Ксандер знал. Возвращаясь домой, Мориц был полон баек о совместных приключениях с сыновьями дона Алехандро: Диего был его старше на четыре года, Санчо – на два, но привечать фламандского мальчишку им это никак не мешало. Мориц как раз был дома, когда пришла весть о том, что враги – то ли Иберии, то ли Альба лично, Ксандер не очень понял по малолетству – напали на дом дона Алехандро и, не найдя его там, убили его жену и сыновей. Мориц даже не плакал тогда – его трясло, и в Иберию он вернулся не один – с ним поехали и отец, и дядя Герт, тоже очень хорошо дона Алехандро знавшие и, видимо, любившие. Теперь, тоже его узнав, Ксандер их понимал и, если его сыновья были на него похожи, жалел и о них.

«Жизнь все-таки несправедлива, – подумал он. – Были же хорошие парни, а их убили, а вот эта осталась, чтобы в тот же год убить Морица…»

– Дед его забрал к нам тогда, – продолжала Исабель, – и я думала, что для меня. А он бродил только как неприкаянный, какое ж в этом удовольствие.

– Удовольствие, – эхом повторил Ксандер.

– Ну да. И вот я как-то читала одну легенду, неважно, и там было про «отвагу, что заслужит дар – взять сердце из рук». А нет, солнце, конечно. Красиво же? Я и скажи это вслух. А он там рядом слонялся и сказал, что если речь об иберийцах, то тут точно отвага нужна, что-то из их рук брать.

Ксандер опустил голову, чтобы скрыть ухмылку. Да, за такую грубость девочке их мать Морица бы точно отчитала, но потом, рассказывая отцу, смеялась бы: мнения об иберийцах они с Морицем были одинакового.

– А я сказала, что это не глупая романтика, а про наш артефакт. И что так и проверяется отвага, а он трус, если не возьмет, а он сказал, что не трус, а просто не тупой, как некоторые. Так и добавил, кстати. Деда и дяди Франко дома тогда не было, уж не помню почему, так что мы прошли в часовню без проблем. И я его достала.

– Артефакт?

Исабель впервые на него посмотрела, искоса.

– Я что, дура? Ларец. Открыла и сказала, что давай, мол, раз не трус. А он мне про то, что жизнь у него одна. Я и говорю: «Одна, но принадлежит она мне».

Ксандер не дышал. Потом ему показалось, что он забыл дышать.

– И что ты сделала?

Она повернулась к нему вся, прочь от вспыхнувшего новой силой костра, и в глазах ее плясало злое бешенство.

– Что? А вот это: «Я, Исабель Альварес де Толедо…»

Именно поэтому он успел – бросился бежать до того, как даже эти слова она успеет произнести. На лестнице вниз он даже ступени перепрыгивал, кажется, глядя только себе под ноги, и так чуть не снес девушку, только положившую руку на перила внизу и сделавшую первый шаг наверх. Не снес только потому, что отчаянно затормозил, поскользнулся и упал, правда, не кубарем, как мог бы, а только на колено, которое немедленно взвыло острой болью.

– Эффектно, – сказал над ним голос Летисии Тофаны. – Но… да что с тобой?

Он вскочил, надеясь, что колено не подведет. Не подвело, только пообещало припомнить.

– Ничего, м-м… донья Летисия.

И невольно глянул на верхнюю площадку, где надменной статуей возвышалась Исабель.

– А, – кивнула Летисия, – понимаю. Тогда самое время прогуляться, мне как раз стало жарко. Сопроводи меня.

Ксандер, которому вовсе не было жарко – его камзол остался на плечах Алехандры, – на этом обнаружил, что на них уже стали оглядываться.

– Тем более, что я хочу