Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл

Когда первый луч солнца коснулся гор, он торжественно и в то же время весело, словно играя в прекрасную игру, уронил в просветлевший, как рассветное небо, отвар дивный пылающий цветок и вгляделся вглубь мерцающего содержимого котла.

Волнение его оставило, зато не оставили сила и радостная уверенность в себе. Более того, он знал, что все будет хорошо. Он мог бы сидеть здесь, как сидел бы у кромки воды, кидая камушки в лениво набегающую волну и зная точно, как далеко коснется песка вода; мог бы и уйти. Ничто не могло пойти не так.

В этом чудесном состоянии он пошел на уроки.

– Ну что? – прошептал ему Адриано, когда Ксандер сел рядом.

А ведь он волновался, понял Ксандер с внезапной теплотой. Он переживал за него, Ксандера, – так, как когда-то еще маленький Ксандер увидел, как волнуется и переживает за Морица Винсент. До того Ксандер не очень-то жаловал лучшего друга своего брата – тот вечно куда-то утаскивал Морица, и вместе они делали много интересного, что было запретно Ксандеру. Но в тот час Ксандер понял, что Винсент очень любит того, кого любит и он, Ксандер, и это их словно соединило невидимой нитью.

– Все в порядке, – сказал он Адриано с улыбкой. – Даже лучше, чем в порядке.

– Ага, – сказал венецианец с сомнением. – Ну ладно. Ты только не пропадай больше так, хорошо?

Ксандер успел только кивнуть, прежде чем началась зарядка.

В том же благостном состоянии он успешно отсидел первую половину занятий, даже невесть как ответив на вопрос профессора Скотта по домашнему заданию, сделать которое он, как выяснилось, прочно забыл. К котелку он вернулся тогда, когда удачно совпали два обстоятельства: его курс потянулся в Башню Воды на обед, а тени уже почти совсем исчезли.

Минута в минуту, как только солнце встало в зенит, он уронил в отвар выданную Одилью брионию, полюбовался на вспыхнувшие в третий раз символы и с нетерпением заглянул в темную, как омут, гладь.

И тут его передернуло, словно от холода: он вдруг понял, насколько же опасно их предприятие. Нет, отказаться от него он бы не смог, как не смог бы отказаться по доброй воле от самого себя, да и само это чувство опасности было завораживающим, словно он правил утлой лодкой в бурю, но и игнорировать его он не мог.

На его счастье, сегодня у него не было занятия в лазарете, но оставшиеся два урока он отсидел, будто на раскаленных угольях. В какой-то момент он поймал на себе пристальный взгляд Одили и изобразил успокаивающую улыбку, точнее, постарался, и, судя по тому, как она подняла бровь, попытка провалилась. Но подходить и расспрашивать она не стала, наоборот, утащила с собой Беллу, едва кончились уроки. За это Ксандер был ей от души благодарен – вот уж перед кем он точно не хотел бы сейчас отчитываться, так это перед сеньорой.

Он еле дотерпел до положенного часа, когда уже багровое солнце коснулось краем начинающих темнеть гор. Пиренеи были все-таки южными горами, и небесное светило мчалось на отдых так, будто за ним гнались. Дрожа от волнения, он постарался ронять веточки омелы в отвар как можно размереннее и успел уронить последнюю за мгновение до того, как солнце скрылось окончательно.

Знаки вспыхнули в последний раз – и погасли. Ксандер снова заглянул в котелок, в спокойное, как зеркало, варево, уже зная: яд Бранвен ему удался.

Глава 10

Перелом зимы

Когда он выбрался из своего укрытия, бережно прижимая к груди результат своих трудов – ту часть его, что вместилась в заранее пожертвованный Катлиной хрустальный пузырек, – обнаружилось, что в Академию наконец пришла зима.

Хотя она пришла вот так, ночью, но ему подумалось, что пришла она не крадучись, а спокойно, с достоинством спустилась наконец с вечно заснеженных горных пиков, и вот теперь властно вступила в права, которые никто не думал оспаривать. Может быть, такая мысль пришла к нему потому, что мороз не набросился на него с порога, а забрался под довольно-таки теплую куртку постепенно, ласково и неумолимо. А может быть, потому, что падал снег в бесшумной, безветренной тишине, мягко и лениво кружась в воздухе, прежде чем лечь под ноги суховатым, колюче-блестящим ковром.

Спешить было особенно некуда, поэтому он пошел размеренным, как снегопад, шагом, поглядывая на припорошенные деревья и размышляя, куда лучше бы подлить вышедший приворотный яд: в кофе или, может, в воду, которую Белла всегда держала в спальне? С кофе надо было подгадать, она часто варила и сама, а вода – какая вода, в самом деле, если яд на вине, и вовсе даже не белом?

В таких размышлениях – впрочем, вовсе не тягостных, а даже веселых, как будто речь шла о показывании фокуса, – он добрел до самых входных ворот Башни Воды и тут наконец опомнился, оглянулся – и замер.

Башня Воды отозвалась на ледяное дыхание севера с восторгом – во всяком случае, нарядилась по-новому так, будто собиралась стать новой резиденцией Снежной королевы. Вода во рве замерзла ровным зеркалом, ивы оделись в искристый иней, струи родников и фонтанов обратились словно в хрусталь, а водопад над мостом стал огромным, как триумфальная арка, ажурным порталом изо льда.

Вокруг не было ни души, лишь внутри самой башни гостеприимно светились окна, и, улыбнувшись, он пошел на их огонек, но, только шагнув в ворота, увидел, что был в зимней ночи не один.

В белом безмолвии танцевала Одиль.

В пушистом от снега воздухе не было слышно ни единой ноты, ни единого ее шага – она же была легка и грациозна, как падавшие снежинки, и он не ушами, но словно внутренним каким-то слухом улавливал такую же веселую, тревожно-лукавую мелодию, которую вели кокетливые скрипки. Она танцевала, то ли закрыв глаза, то ли просто не обращая на него внимания, вся в черном, с точеным величием лебедя и гибкостью кошки. Но вот она закружилась, поднимая юбкой белый вихрь, и наконец замерла – в торжествующей позе фарфоровой статуэтки.

И рассмеялась, подбегая к нему своей летящей походкой – точнее, не к нему, а к уже изрядно припорошенному полотенцу, брошенному на низкие ажурные перила.

– А ты припозднился, – сказала она, с наслаждением вытирая лицо и шею заснеженной тканью, которую не позаботилась отряхнуть. – Я думала, все уже там. Обычно в это время уже никого нет.

– Занятия, – ответил он