Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл

Нордгау-Мочениго, так это то, что ни разу им в голову не пришло списать заданную им задачу с папоротником как безнадежную и безумную. Ни тот, ни другая даже глазом не сморгнули, пока он излагал, по слову Адриано, все ведомое ему насчет проклятой травы. Впрочем, вопросов о том, зачем она ему нужна, они тоже по-прежнему не задавали.

– Простейший вариант, – сказала в воздух Одиль, давно откинувшаяся на спину на кровати брата и задумчиво созерцающая потолок, – это метнуться в южное полушарие. Технически, там лето. Поэтому, полагаю, об этом ты уже подумал и отбросил. Он там не растет, да?

Ксандер, который действительно об этом подумал в первую очередь, только кивнул.

– Скажите мне, умники и молодцы по символистике, – подал голос Адриано, который еще посередине рассказа Ксандера выудил откуда-то свою любимую поделку, похожую на деревянный огурец, и сейчас в ней сосредоточенно вырезал что-то, похожее на окна, – а можно ли путешествовать не только в пространстве, но и во времени?

– Думаю, нет, – все так же в потолок сказала Одиль.

– Интересно, – произнес Ксандер так же в никуда, – а можно ли переместиться к цветущему папоротнику?

Наступила такая тишина, что, он был уверен, сейчас они оба просто расхохочутся. Но смеха не было, а пауза длилась и стала такой невыносимой, что он уже вдохнул поглубже, чтобы взять свои безумные слова обратно, когда Одиль его опередила.

– Гений, – сказала она все так же спокойно и потолку. – Пифагор. Леонардо. Изобретатель, не знающий пределов.

– Ксандер, это замечательная идея, – заявил Адриано и даже свой огурец отложил. – Только на всякий случай учтите, символ рисовать буду не я.

– Честно говоря, – признался Ксандер, – я тоже сомневаюсь, что смогу. Да и что кто угодно сможет, если не мэтр Баласи. Но к нему мы не пойдем. Потому что…

– …это не такое дело, с каким пойдешь к учителю, – проворковала Одиль. – Ладно, у меня есть идея. А почему бы его не вырастить? Ну, помните, как профессор Мендиальдеа яблоню вырастил?

– Идея годная, – одобрил Адриано. – Но только суть же не в том, что эта трава не цветет в другое время. Как я понимаю – поправь меня, Ксандер, – она цветет только в летнее солнцестояние, если вообще это делает. И что мы будем делать, если она не зацветет?

– Значит, – его сестра резко села на кровати, – мы создадим ему солнцестояние. Убедим его. В этом же на самом деле смысл трюка профессора, вы не знали?

И вот тут Ксандер понял, почему эта парочка ничего не называла безумием. Потому что для того, чтобы припечатать что-то таким названием, надо самому быть в своем уме.

– И как ты собираешься это делать? – поинтересовался он.

– Элементарно, – пояснила Одиль. – Моя задача – убедить его в том, что сейчас летнее солнцестояние. – Должно быть, увидев лицо Ксандера, она усмехнулась. – В конце концов, результат я евгенической программы по производству менталистов, или кто?

– Одильке, – сказал Ксандер очень осторожно и медленно, – я не сомневаюсь, что ты менталист. Но ты же в курсе, что у травы нет мозга, да?

Ее это ничуточки не смутило.

– Ему и не надо. Мне главное, чтобы верили мы трое. Так появится, потенциально, пространство, в котором наша воля сотворит локальное солнцестояние.

– Звучит сомнительно, – ответил он.

Если быть совсем честным, больше всего сомнений у него вызывал метод, которым Одиль собиралась их убеждать. Пела она, правда, красиво, но при мысли о том, чтобы еще раз испытать бездумную жажду следовать за ней куда ей угодно, у него внутри похолодело.

– Как знаешь, – легко согласилась Одиль и, гибко изогнувшись, вскочила на ноги. – Но если надо чем помочь, зови.

Решение, а точнее решимость, пришла к Ксандеру ночью, внезапно. Он лежал, глядя в потолок, и перебирая в уме все озвученные и неозвученные способы, и все более и более понимая, с чувством какого-то даже холодного отчаяния, что путь был только один.

– Ты чего не спишь? – вдруг услышал он сонный шепот Адриано.

И на этом, словно эти слова были долгожданным катализатором, он решился.

– Я знаю, где достать цветок.

– Славно. Пойду с тобой, – сообщил тот, повернулся и опять уснул.

– Все-таки у тебя круто с символистикой, – донесся до слуха Ксандера тихий голос Адриано сзади. – Я только домашний символ и помню, если честно.

Ксандер еще раз оглядел огромную прихожую родового замка Альба, куда открылась их дверь после того, как он нарисовал на ней вспыхнувший милориевым светом символ. Прихожая когда-то была штурмовым коридором между внешними и внутренними воротами, но после Реконкисты, в попытках сделать каменную громадину более жилой, здесь надстроили крышу и добавили гобелены, чтобы отгородиться от зимней сырости древних стен. Впрочем, думалось Ксандеру, в том, что именно сюда вел символ замка, было и нечто характерное для Альба: при необходимости, незваных гостей все так же можно было встретить пулями и кипящим маслом, а то и чем похуже.

Сейчас – они специально дождались вечера, когда те слуги замка, что жили в деревне, уже разошлись домой, а те, что оставались в родовой резиденции, в основном закончили свои дела и не сновали по коридорам, – здесь было пусто. В холле за воротами, куда Ксандер заглянул первым со всей осторожностью – тоже. Ни голосов, ни шагов ниоткуда не доносилось, и можно было вполне понадеяться и войти, и выйти незамеченными.

– Если быть вежливым, надо сказать, что тут уютненько, – пробурчал Адриано, пробираясь за ним следом и ежась, – но врать тоже нельзя… Как они тут живут?

– Я жил, – коротко ответил Ксандер, покосившись на открывшуюся их глазам галерею с портретами благородных предков нынешних владельцев дома. Благородные предки, как всегда, смотрели презрительно и надменно.

– Одно дело – заезжать, а другое – жить, – заметил Адриано, тоже глянувший на предков. – Хотя бы вот с этими. У нас тоже есть портреты, но там как-то народ поприятнее. Хотя дамы тут ничего так себе встречаются.

Ксандер, который никогда не разглядывал дам рода Альба с этой точки зрения, посмотрел на портрет, который одобрил венецианец, и не удержался от вздоха. Портрет был ему знаком до боли, и за те месяцы, что он его не видел, ничего достойного одобрения в нем не появилось. Тонкая строгая девушка, затянутая в черный бархат, из-под которого было видно, словно всполохи, алый шелк, с вызовом смотрела вперед, поверх их голов. У груди в полураскрытой ладони она держала что-то – сам предмет был не виден, только прорывающееся сквозь