Тайна гибели Лермонтова. Все версии - Вадим Хачиков

Как видим, ни слова о Столыпине и Трубецком!

Далее Васильчиков замечает: «Когда я возвратился (после поездки в Пятигорск за доктором. – Авт.), Лермонтов уже мертвый лежал на том же месте, где упал; около него Столыпин, Глебов и Трубецкой». И тут ничего не говорится о Столыпине и Трубецком как о секундантах – они, получается, лишь просто присутствовали на дуэли. Цель, думается, та же – проверить реакцию Мартынова. Тот промолчал.

Наконец, беседуя с П. А. Висковатовым, собиравшим материалы для книги, князь рассказал: «Собственно не было определено, кто чей секундант. Прежде всего Мартынов просил Глебова, с коим жил, быть его секундантом, а потом как-то случилось, что Глебов был как бы со стороны Лермонтова. Собственно секундантами были: Столыпин, Глебов, Трубецкой и я. На следствии же показали: Глебов себя секундантом Мартынова, я – Лермонтова».

К этому времени Мартынов ушел из жизни, и Васильчиков мог говорить о дуэли все что хотел, не опасаясь упреков в искажении истины. Он и стал уверенно заявлять, что секундантов было именно четверо. Зачем ему это было нужно? Известно, что Мартынов – и сразу после дуэли, и позже, когда вопрос о ней стал активно обсуждаться в обществе, – вину за случившееся во многом возлагал на секундантов. Очень возможно, что Васильчиков, называя Столыпина и Трубецкого, хотел переложить эту вину на них, а сам остаться в стороне.

Итак, главный источник сведений о четырех секундантах – князь Васильчиков. Есть ли другие источники? Да. О поездке Столыпина и Трубецкого на дуэль бегло упоминает в своих воспоминаниях Эмилия Александровна Шан-Гирей. Но они появились уже после того, как была опубликована статья Васильчикова, откуда и могли быть взяты сведения о секундантах, вряд ли интересовавшие Эмилию Александровну летом 1841 года.

Об активном участии в дуэли Столыпина, якобы с его слов, пишет некто, скрывшийся за символическими тремя «звездочками» – ***: «Еще о поединке Лермонтова» («Русский архив», 1893, № 9). Вот этот текст: «Столыпин мне рассказывал, что, когда Лермонтов пал и умер, то все участвующие спешили уехать… Один Столыпин остался, с общего согласия, при покойнике, в ожидании возвращения поскакавших. Он сел на землю и поддерживал у себя на коленях голову убитого. В это время разразилась гроза, давно собиравшаяся; совершенно смерклось. До возвращения уехавших прошло около часа. Столыпин не раз говорил мне об этом тяжелом часе, когда он, совершенно один, в темноте, освещаемый лишь молниею, держа на коленях бледный лик Лермонтова, долго ожидал приезда других, поехавших за помощью или экипажем».

Свидетельство это крайне сомнительно. С трудом верится, что Монго-Столыпин, многие годы глухо молчавший о дуэли, не делившийся даже с близкими людьми, вдруг разоткровенничался с неким посторонним человеком. Нелепым выглядит и утверждение о необходимости держать на коленях голову поэта – факт уже случившейся смерти его дважды отмечается автором. Наконец не стоит забывать о том, что рассказ анонима появился в печати уже после того, как были опубликованы материалы Васильчикова, описавшего свое, якобы имевшее место, печальное сидение около мертвого тела в наступившей темноте, при бушующей грозе, и воспоминания Э. А. Шан-Гирей, где она говорит о подобном же сидении – но уже Глебова. Позаимствовать эти описания и приписать «сидение» Столыпину явно не составляло труда для человека, желавшего приобщиться к имени великого поэта. Так что источником сведений о четырех секундантах остается все-таки один Васильчиков – единственный из участников дуэли, нарушивший «заговор молчания».

Версия о двух, а не четырех секундантах имеет сторонников и среди биографов поэта. Первым публично высказал ее Мартьянов, и ему стоит верить более, чем позднейшим биографам. Во-первых, потому, что он начал изучать обстоятельства дуэли ранее всех других. Во-вторых, он побывал в Пятигорске и беседовал с таким серьезным свидетелем, как Чилаев, который в силу своего служебного положения соприкоснулся с событиями 15 июля 1841 года достаточно близко и имел возможность беседовать с их участниками. В XX столетии серьезные сомнения по поводу участия в дуэли Столыпина и Трубецкого высказали Э. Герштейн и С. Чекалин. Мнение столь серьезных исследователей, бесспорно, заслуживает уважения.

Но оставим в стороне мнения. Попробуем опираться только на факты. Какие из них позволяет считать, что Столыпин в дуэли не участвовал?

Начнем с того, что утром 15 июля Лермонтов и Столыпин находились в Железноводске. О том, что дуэль должна состояться в этот день, они явно не знали, иначе не стали бы покупать билеты на ванны. Вопрос о времени, месте и условиях дуэли, скорее всего, был решен Мартыновым и секундантами в Пятигорске, накануне вечером, в крайнем случае – следующим утром. Вопрос: почему же Столыпин, если был секундантом, не принимал участия в этих переговорах?

Далее. Арнольди, направлявшийся 15 июля из Пятигорска в Железноводск через Каррас, на половине дороги от Карраса встретил Глебова и Столыпина, ехавших на беговых дрожках. Через некоторое время он повстречал ехавших на извозчичьем экипаже Лермонтова с Дмитриевским. Но Столыпин направлялся в Пятигорск и в обеде у Рошке участия не принимал. Это позволяет считать, что Столыпин уехал из Железноводска независимо от Лермонтова, тогда как в качестве секунданта должен был бы сопровождать его к месту дуэли.

Укажем на факт иного рода. Почему об обстоятельствах дуэли брату Столыпина, Дмитрию, рассказал в своем письме Глебов, а не сам Монго, который сумел бы сделать это более подробно и откровенно? Добавим сюда соображения психологического порядка. Скажем, такое: Столыпин, человек светский, опытный и, как считают, хорошо знавший дуэльный кодекс, никогда не позволил бы, присутствуй он на дуэли, нарушить правила поединка молодым, неопытным секундантам, а тем более сам не нарушил бы их. Приверженцы участия Столыпина в дуэли считают, что не мог он, близкий человек, оказаться в стороне и оставить поэта в столь трудный час. Но на это можно возразить: Столыпин, близкий родственник и благородный человек, никогда не бросил бы в лесу тело своего родственника и друга. Фактически же с телом поэта оставался один Глебов. И он же – не Столыпин, – приехав с места дуэли, распорядился о перевозке погибшего.

И наконец – свидетельство современника. Любим Тарасенко-Отрешков в своих воспоминаниях, о которых нам еще придется говорить, сообщает, что «перед вечером», еще до того, как стало известно о гибели Лермонтова, он зашел к Монго на квартиру и застал там нескольких знакомых. Интересно, что бы эти люди делали там без хозяина?