Лёнька. Украденное детство - Павел Алексеевич Астахов

все вместе спасшиеся после бомбежки того самого поезда, где ехала Люська-хохотушка. И еще одна взрослая девочка Ириша пятнадцати лет, которая поддерживала свою хворую маму, очень худую и изможденную, даже во сне словно прикрывая ее руками.

Очень разные люди с разными судьбами из различных мест оказались в одном грязном и душном лагерном вагоне, несущемся навстречу тяжелым испытаниям. Все дети: маленькие и средние, грудные и повзрослевшие, младшие и старшие, убаюканные мерным стуком колес мчащегося по чужой расцвеченной осенними узорами и красками земле немецкого поезда, спали спокойно и праведно. Они видели волшебные цветные сны, где были и Мадонна с Младенцем, и их ангелы-хранители, папы и мамы и даже крылатые малыши-голыши. В этом маленьком и очень добром детском мире фантазий и сновидений не было войны, грязи, страха и смерти.

Глава тридцатая

Хлеб

При применении мер поддержания порядка решающим соображением являются быстрота и строгость. Должны применяться лишь следующие разновидности наказания без промежуточных ступеней: лишение питания и смертная казнь[109].

Утро проникло в темный пыльный вагон сквозь железную решетку закрытого окошка, ярким солнечным лучом осветив убогие обшарпанные стены уродливого деревянного ящика на колесах, набитого людьми в арестантских робах. Младшие дети начали плакать, пытаясь выпросить хоть чего-нибудь съестного.

Матери делились между собой оставшимися крошками грубого кислого хлеба. Поезд не двигался. Как долго они стояли – никто не знал. Снаружи доносились отдельные сорванные ветром и брошенные кем-то обрывки фраз и слов на чужом языке. Лёнька протер слипшиеся глаза и, подпрыгнув, ухватился за ячейки оконной решетки, просунув пальцы в дырочки. Было неудобно и больно, но увиденное за окном его настолько потрясло, что он никак не мог оторваться, несмотря на все сильнее впивающиеся металлические прутья. Снаружи он увидел необыкновенно красивые аккуратные дома, обнесенные милыми заборчиками с цветами и разноцветными от осенней природной раскраски кустами и деревьями. Вдалеке за линией домов возвышался высокий острый шпиль, на котором четко виднелся тонкий изящный крест. Оттуда же доносился мерный приятный звон колокола. Бом-бим-бим-бом! Бом-бибибим-бом! Сзади кто-то потянул мальчишку за штаны:

– Эй! Чо там, парень? Ну же, говори!

Руки не могли больше держать мальчишку на решетке, и он сорвался вниз на соломенную подстилку. «Хрррум!» – отозвалась из-под него доска на полу, прикрытым соломой. Он встал, отряхнул великоватые ему брюки, подтянув их, и, заложив руки в карманы, с важным видом ответил:

– Там красотища! Город бо-о-ольшой. Домики кра-а-а-сивые, как на карточке почтовой. Не город, а сказка! Может, нас тут и высадят?

Лёнька и впрямь видел похожие домишки на поздравительной открытке, которую им принес почтальон много лет назад от одного из гостивших у отца на заимке охотников, что приезжали к Павлику даже из Москвы и Ленинграда. Столичный гость отправил ее, поздравляя Павла Степановича и всю его семью с каким-то праздником. Лёнька сохранил эту необыкновенную цветную картинку с чудо-домиками под синим небом и часто смотрел на нее, представляя, чтó за чудесные люди живут в столь милых сказочных строениях. Наверное, они всегда улыбаются, едят конфеты и говорят друг другу только добрые слова. Увиденный за окном пейзаж, конечно же, не был как две капли воды похож на тот, что запомнился ему на карточке, но его внутреннее ощущение от увиденного было именно таким же. Казалось, что сказка открывает свои ворота, чтобы впустить его и всех многострадальных пассажиров их поезда в свои волшебные объятия.

Не успел он толком объяснить, какие расчудесные панорамы и виды лежат за закрытыми дверями их вагона и какие там, должно быть, живут прекрасные и добрые жители, как снаружи заскрежетали запоры и часть стены сдвинулась. В нос ударил прекрасный и ни с чем не сравнимый запах свежести, смешанный с тонким ароматом свежевыпеченного хлеба. У вагона стояла телега, запряженная серой грустной лошадью. Она кивала головой и синхронно взмахивала жиденьким хвостом, словно приветствуя пассажиров. На козлах восседал бравый улыбающийся немец, круглолицый и румяный, похожий на праздничный каравай. Все обитатели арестантского вагона осторожно выглядывали наружу. Трап не был установлен, и поэтому никто не осмеливался спрыгивать на землю, тем более второй охранник, открывший двери и стоящий позади телеги, зевнул и сделал останавливающий жест, негромко, но властно сказав:

– Halt! Alle zurūck![110]

Даже без перевода было понятно, чего хочет этот скучающий охранник. Но ни он, ни его напарник не могли испортить то ощущение сказочности, которое овладело почти всеми при виде прекрасной картины, что открылась им из свободного вагонного проема. Расцвеченные всеми цветами осени деревья и кусты вели свой пестрый мохнатый хоровод вокруг аккуратненьких краснокирпичных домиков, утопавших в цветах и развешанных на столбах веночках и флажках. Ровно подстриженные лужайки и кустики, точно уложенные камни и булыжник на мостовой, окруженные геометрически правильным бордюром.

Из близлежащих домов стали выходить люди и дети. Они стояли у заборчиков и с любопытством рассматривали тех, кто, сгрудившись в открытых проемах вагонов, смотрел на рядовых жителей этого обычного немецкого городка. Одновременно с той стороны, где виднелся высокий остроконечный купол собора, появилась группа нарядно одетых горожан, возвращавшихся, видимо, с воскресной службы.

Румяный возница тем временем оставил поводья и, спрыгнув с воза, открыл полог и достал из-под него деревянный поддон с недавно испеченными поджаристыми булками. Дух свежей выпечки разлился во всю ароматную и аппетитную мощь по привокзальной улице. Немец широко и очень по-доброму улыбнулся и взял одну из свежих булок в руку. Он покачал ее в своей ладони, будто взвешивая, и кивнул глядевшим на него голодными глазами наголо стриженным детям в серых куртках:

– Ам-ам? Киндер! Ам-ам!

Матери не верили своим глазам от прекрасной и очень доброй картины, которая открылась их взорам в этом славном городке. Красивые пейзажи, аккуратные дома, яркая листва и цветы, нарядно одетые жители и добрый пекарь, привезший свою продукцию прямо к поезду. Неужели наконец все их мучения закончатся и в этой самой Германии их действительно ждет спокойное и сытое будущее? Ответ на их немой вопрос прозвучал неожиданно. К немцам подошел офицер и что-то резко скомандовал. Улыбка исчезла с лица веселого солдата, и он козырнул начальнику, который, повернувшись к другому немцу, скомандовал по-немецки:

– Хлеба не давать! Это вагон, из которого сбежали заключенные. Они все виновны! Они должны быть наказаны в соответствии с правилами. Закрыть и раздать хлеб другим вагонам. Выполнять!

Офицер отдал команду, которую никто из пленников не понял, и двинулся дальше в сторону головного вагона. Солдат, открывший двери, начал их задвигать, а улыбчивый