Лёнька. Украденное детство - Павел Алексеевич Астахов

– Знаю. Я в городской эпидемстанции работала. Такой порядок и у нас, и у них.

– Ну да, только мы у них чегой-то ни баб, ни малых ребятишек не хватаем и не везем в Москву или Ленинград торговать да работать, – сурово и глухо проворчала Варвара Прядкина, бережно обмывая свою десятилетнюю дочь Катьку под слабыми струйками дезинфекционной жижи. Они тоже были из соседней деревни, и Лёнька видал их раньше и знал.

– И все же они именно это и делают. Видимо, мы на самой границе где-то. Из Польши выехали. Теперь все будет зависеть от того, как скоро доедем, – объясняла свои наблюдения бывшая санэпидинспектор.

– Бабоньки, что про девок-то скажем? – спросила неожиданно Акулина, также быстро смывая с сына пот и грязь.

– А что скажем?! Мы спали и ничего не видали, – отозвался кто-то сзади, не видимый, но хорошо слышимый.

– Ага. Скажем, не видели, так они нас или, того хуже, детей вон измордуют. Лучше сказать, как было, и делу конец. Девкам все одно ни холодно ни жарко от наших здесь молчаний, – возразила ей молодая женщина с высокой худой девочкой непонятного возраста.

– Это верно, да только если начнешь ты говорить, Натаха, так они тебя за твой язык и схватят! Мол, чего не остановили да чего не доложили сразу, ежели так и было. Короче, как ни крути, а нет здесь хорошего конца у этой сказки, бабы, – глубоко вздохнув, сказала Акулина.

Женщины притихли, слышались только шипение и плеск воды, льющейся сверху на людей. Через несколько секунд и эти звуки стихли. Загремели двери, и на пороге вновь появился офицер и переводчик. Эсэсовец продолжил, а унтер переводил:

– Вас сейчас постригли, чтобы вы были здоровы и не привезли какую-нибудь болезнь. У многих были обнаружены вши при медосмотре в лагере. Нам не нужны проблемы. Также всех обработали специальным дезинфекционным раствором. Это безопасно и очень полезно и правильно. Порядок есть порядок! Сейчас вам вернут вашу одежду после ее обработки в жарких печах. Потом вы получите свой паек и будет погрузка в вагоны. До следующей остановки кормить не будут. Господин капитан вас хотел строго наказать за саботаж и укрывательство преступниц, но начальник вашего поезда отменил экзекуцию. На это есть причины. Вы нужны срочно во Франкфурте. Вас там ждут. И еще… что касается ваших подруг, то нам уже не нужны ваши показания. Их нашли. Их преступление полностью раскрыто. Здесь все ясно.

В ангаре прокатился рокот голосов. Женщины удивились, как быстро и оперативно немцы все расследовали, установили, да еще обнаружили беглянок, ведь прошло так немного времени с момента их побега. Немец же, видя, какой эффект произвело его сообщение, наслаждаясь этим, обвел всех злобным надменным взглядом и продолжил внушение через переводчика:

– Мы очень качественно и быстро работаем! Никто и ничто не ускользнет от нашего внимания. Все вы должны это усвоить раз и навсегда. Никто и ничто не скроется от нас. Даже не думайте хитрить и устраивать провокации и саботаж. За это вас ждет жестокое наказание. Растрел, виселица, газовая камера. За преступление всегда будет одна расплата – смерть!

Женщины заволновались и загалдели еще сильнее. Капитан топнул подкованным сапогом, от чего по ангару разнесся звеняще-дребезжащий гул, как от выстрела. Все непроизвольно пригнулись, превратившись в кучку обнаженных тел и стриженных наголо голов. Эсэсовец, довольный произведенным эффектом, словно питаясь испугом и страхом этих беззащитных женщин и детей, расправил плечи, выпятив грудь с железным крестом на нагрудном кармане, и вновь чеканным голосом стал отчитывать пленников. Унтер, усердно потея, ловко переводил, практически без акцента и ошибок. Он был советским латышом, жившим в приграничном хуторе и присягнувшим в первые же дни войны Гитлеру и немецким властям. Поскольку латышей вполне можно было по фашистским меркам записывать в «миттельменши», то он был принят на нестроевую должность и занимался доведением до умов пленных и перемещаемых лиц основ немецкого порядка и их требования, чем был поглощен всецело вполне успешно и усердно в данный момент:

– Ваши сбежавшие из пятого вагона две девки найдены в ста километрах перед границей. Наша патрульная дрезина[107] проводила осмотр железнодорожных путей и нашла их. Только что сообщили по телефону. И если вы думаете, что они счастливы и свободны, то глубоко заблуждаетесь, милые дамы и дети. Ха! Обе сдохли на камнях. Они разбились при прыжке из поезда на ходу. Надо быть чемпионом по прыжкам или полным идиотом, чтобы на такое решиться.

– А они решились, – прошептала мать Лёньке, прижимая его мокрое и дрожащее тело к себе.

– Зато теперь они точно свободны… – вторила ей тихо мать Гали Колесниковой, обняв дочь Галину и Настю Бацуеву, тоже ставшую ей теперь дочерью.

Вернувшись в вагон, женщины еще долго обменивались одеждой, перепутанной после санитарной обработки и прожарки, отчего она стала пахнуть карболкой и местами потемнела. Переодевшись кое-как в обмененную и подобранную униформу, все расположились прямо на соломе и постепенно под стук колес набиравшего ход поезда стали засыпать. Некоторые еще подъедали розданные после стрижки, помывки и санобработки скудные объедки, попытавшись хоть как-то накормить детей, после чего тоже устало засыпали.

Глава двадцать девятая

Дети

Фюрер особенно любит детей. Как бы он ни нуждался в отдыхе и уединении, для ребят у него всегда найдется время. Вот каков в действительности этот человек, человек, который уничтожил в Германии жидовский коммунизм. Адольф Гитлер разрушит дьявольскую систему большевизма и на твоей Родине и даст твоему народу мир, счастье и порядок. У Гитлера дети чувствуют себя как дома. От его ласкового взгляда у них проходит всякое смущение. Они доверчиво показывают ему свои игрушки и куклы.

Из книги «Гитлер и дети»[108]

Осень – одно из самых красивых времен года на земле. Венчая накопившийся за долгое щедрое лето пыл, жар и зной царственным водворением на божественный трон выспевших хлебов, сплетенных с оливковыми и лавровыми ветвями, увенчанных сладчайшими фруктами и вкуснейшими плодами, она щеголяет в неповторимом богатом наряде, созданном искуснейшими мастерицами: природой и землей из разноцветной листвы, цветов и трав. Ее роскошный королевский костюм переливается в лучах необычно блестящего солнечного света, который становится таким, проникая в необыкновенно прозрачный воздух, уже чуть тронутый первыми холодами и обильно промытый чистейшими струями дождей, несущих свою живительную влагу из-под бескрайних небесных сводов. Осенние дни еще очень теплые, но уже не такие долгие и светлые, как отступившим летом.

Лёнька