Лёнька. Украденное детство - Павел Алексеевич Астахов

одновременно емкостью для питья. Все по очереди с наслаждением напились. Съеденный хлеб, чистая прохладная вода и «освобождение» из лагеря самым целительным образом сказались на состоянии пассажиров – глаза стали закрываться и через несколько минут почти весь вагон погрузился в глубокий сон вполне счастливых людей.

Никто и не заметил, как задвинулись двери и тронулся состав. Поезд набрал полный ход и на всех парах мчался на Запад, в противоположную сторону от войны, от дома, от Родины. О том, что происходит в стране и на фронте, никто точно не знал. Немцы не сообщали никаких новостей, газеты и радио были недоступны. Вместо новостей раз в день, утром, всем заключенным зачитывали правила поведения и запугивали возможными наказаниями за их неисполнение, неизменно добавляя, что «немецкое правительство заботится о них», «всех ждет новая свободная жизнь», «большевики и Сталин разбиты». Вот и все, можно сказать, новости.

Акулине снился ее давно ушедший в вечность муж Павел Степанович. С широкой седой бородой и хитрыми добрыми глазами, плечистый и улыбчивый, он смотрел на нее и молчал. Она хотела услышать его речь, протянуть руки и встретиться с его могучими объятиями, по которым скучала уже много лет. Но он не приближался, а, наоборот, стал удаляться, уменьшаться в размерах, пока совсем не растаял в тумане или паровозном дыму. Да, это был паровоз, стремительно несущий ее с сыном в неведомую даль, оглушая просторы гудками и свистками. Она сквозь рвущийся и тающий сон слышала эти пронзительные звуки и приоткрыла глаза. В полумраке трясущегося вагона она увидела две фигуры, стоявшие под одним из четырех узких прямоугольных окон. Они о чем-то переговаривались и тянулись вверх. Акулина присела, оглядевшись, шепотом позвала женщин:

– Девки, вы чего удумали?! Вы куда собрались, оглашенные?!

– Ой! – вскрикнула от неожиданности одна из них, в которой без труда узнавалась молодая вдова Олёна. Тут же она приложила палец ко рту, показывая жестом, чтоб Акулина не шумела. Та в ответ молча кивнула и, встав, подошла поближе. Второй оказалась симпатичная женщина из городских, с того самого поезда, на котором ехала Люська-хохотушка. Тоже одинокая, бездетная, достаточно молодая. Видимо, за время нахождения в одной яме в «переселенческом лагере» девушки сдружились. И вот теперь они замыслили какое-то странное приключение. Подпустив Акулину вплотную, она вцепилась в ее локоть и зашептала на ухо, обдавая ее горячим нервным дыханием:

– Слышь, тетка, ты нас не выдавай. И не шуми! Тихо!

– Да не собираюсь я вас выдавать. А чего вы задумали-то? – отмахнулась Лёнькина мать. Она чувствовала, что женщины придумали что-то нехорошее и оставить их без присмотра было бы легкомысленно, ведь теперь от них зависела общая судьба всех пассажиров пересыльного вагона. Уже много раз немцы и все охранявшие их и сопровождавшие назидательно вдалбливали, что «за совершенное правонарушение следует наказание не только для того, кто его совершил, но и для всех, кто находился рядом и не остановил правонарушителя». За то, что задумали девушки, их точно ждет жестокая расправа. Тем более что вслед за Акулиной стали просыпаться и другие женщины, а с ними и дети. Видя это, девушки заторопились.

– Слышь, Акулина, мы с Веркой бежать хотим. Нам нельзя в Германию. Мы еще молодые, без детей. Нас там точно снасильничают или замучают, – на самое ухо затараторила Олёна. Она дрожала и нервничала.

– Ой, не дело, девки! Не дело. Нас же всех из-за вас казнят эти ироды ненасытные, – нахмурилась Акулина.

– Ты нас не останавливай, тетка! – сердито огрызнулась та, которую Олёна назвала Верой. Видно было, что она решительно настроена и никакая сила ее сейчас не остановит. Хотя теперь им предстояло, подобравшись к самому окошку, его высадить, чтоб вылезти и сбежать. И вовсе не факт, что этот решетчатый прямоугольник откроется так просто.

– Да мне-то не жалко. Коли о нас не думаете с детками, так о себе хоть подумайте. Вы ж убьетесь! Это ж прыгать надо сверху… – Она подняла руки вверх, как бы показывая, с какой высоты им предстоит совершить этот «прыжок свободы», и сделала шаг назад.

– Как будет, так и будет! Авось не убьемся. Но к этим гадам мы не поедем. Ни за что! Мы так решили, – настаивала Олёна.

– Ничего, не убьемся. Не бойся за нас, тетка. Там высота-то детская. Как с карусельки сигануть. Я все детство скакала так во дворе. И здесь прыгну. Шмыг – и мы свободны! Ха-ха! – ухмыльнулась Вера.

– Ты нам только помоги, чуток, а? Подсадишь? – попросила смущенная односельчанка. Она все же переживала, что ее заметили и теперь даже надо прибегать к помощи Акулины.

– Ох, девоньки, нет. Не могу я вас своими руками погубить. Простите вы меня! – покачала головой женщина, отходя от девушек в свой угол. Она боялась не расправ или обвинения в пособничестве, нет, она опасалась того, что неопытные девушки расшибутся на полном ходу, пытаясь сбежать из поезда. Но беглянки поняли ее по-своему. Вера злорадно усмехнулась:

– Иди-иди, спи, тетя, а то пойдешь как соучастница. Без тебя справимся. А то ишь, распереживалась. Давай, Олёнка, подсади меня, я окно выставлю.

Олёна обхватила свою подругу и приподняла так, что та дотянулась до железной рамы и надавила на сетчатое окно. На удивление рама поддалась легко, окно распахнулось и рывком хлопнулось о стенку вагона снаружи. Веселый ветер свободы и задорный гул мчащегося на всех парах поезда ворвались в спящий вагон, потревожив его обитателей. Но девушка уже наполовину свесилась из окна, повернувшись в узкой раме, тянула левую руку к своей напарнице и кричала, перекрикивая свист и шум паровоза:

– Хватайся, Олёнка! Быстрее! Не стой! Бежим! Давай же!

Олёна ухватилась за протянутую руку и повисла на окнонном проеме. В тот же момент Вера полностью вылезла наружу и, судя по кончикам пальцев обеих рук, видневшимся изнутри, висела из окна вдоль наружной стенки вагона. Олёна протиснулась в открытую форточку и исчезла полностью. Тут же вслед за ней отцепились и пальчики девушки Веры. Их унесло так стремительно, что ни вскрика, ни возгласа не услыхали в вагоне, из которого они бежали. Проснувшийся от шума и разговоров Лёнька в два прыжка подскочил к распахнутому пустому окну и повис, подтянувшись на раме. Мать, перепугавшись, вскрикнула:

– Нет! Нет! Сынок! Лёнька! Не смей!

Он не вылезал и не прыгал. Ветер свистел в ушах и рвал его спутанные вихры выцветших под солнцем волос. Он пытался увидеть выпрыгнувших девушек. Они должны были встать и помахать уходящему все дальше и дальше поезду, и ему показалось, что именно это он и