Робеспьер - Эрве Лёверс

чрезвычайной тщательностью, выдавая свой интерес к языку и свою веру в силу слова и письма. Свидетель тому - черновик речи за март 1792 г., хранящийся теперь в Национальном архиве. На левой стороне листа он оставляет поле, которое постепенно покрывается исправлениями.

Своим тонким и неровным почерком, который слегка поднимается к правой стороне, он начинает (последуем тексту до окончательных исправлений и с оригинальной орфографией, ещё верной написанию XVIII века):

"Общий заговор, долгое время сплетавшийся против нашей свободы, и очаг которого находится среди нас, собирается вспыхнуть; гражданская война разгорается внутри в то самое время, как нам угрожает иностранная война; священники обманывают народ во множестве местностей; вероломные администраторы оказывают содействие их неистовству и поощряют заговоры всех врагов свободы; коалиция, известная своими покушениями на рождающуюся свободу, господствует при дворе; наше правит предатели занимают главные должности в наших армиях. Правительство нас обманывает; никто не заботится о спасении государства; требуют войны, но [он зачёркивает; начинает заново] требуют войны, но [отрывок деликатный; речь идёт о разоблачении непоследовательности Бриссо] не мечтают не мечтают ни о том, чтобы даже пресечь внутренние волнения, ни о том, чтобы помочь народу, ни о том, чтобы смутить клеве [это больше, чем клевета] усмирить дерзость минис защитить солдат-патриотов, преследуемых дерзким министром, ни о том, чтобы принудить его дать оружие Национальной гвардии; и о возможности защиты наших границ".

Робеспьер останавливается на мгновенье и перечитывает.

Он добавляет фразу о войне. После "спасения государства" он ставит крестик, отсылающий к левому полю, куда он вписывает: "Посреди всех этих беспорядков становятся слышны крики о войне". Вот это для Бриссо.

Он смягчает некоторые формулировки.

Он ищет точное слово; он зачёркивает одно слово и вписывает сверху другое. "Общий" заговор становится "ужасным", "вероломные" администраторы становятся "неверными"…

Он ищет удачную формулировку, формулировку, которая вызовет аплодисменты или шум, которая запоминается и повторяется; он заменяет "священников, которые обманывали народ" "священниками, которые сеяли фанатизм и раздор"…

То тут, то там в дальнейшем тексте выделяются сильные фразы:

"Сделаем войну народной, а не войной королей".

"Тираны падут сами, когда они созреют"…

Год спустя Робеспьер снова берётся за перо против Бриссо и его друзей; снова он ищет слово, выражение и формулировку, которая поразит противника и тронет слушателей.

Глава 18

Возможны ли счастье и свобода?

Весной 1793 г., как и накануне Революции, политический идеал Робеспьера может быть кратко изложен в двух словах, заимствованных у Просвещения: счастье и свобода. Они обещаны самой природой, пишет он, ибо "человек рождён" для них (10 мая), и, кажется, что они впервые становятся реальностью. Однако члена Конвента беспокоит разделение страны и решительность "врагов" Революции: "Но наши победы внутри страны развиваются не так быстро, как победы наших братьев вовне. Европейские деспоты падают под их победоносными ударами, тогда как у нас аристократия, которой помогают интрига и лицемерие, еще с угрозою поднимает голову. Мятежные эмигранты, вернувшись, в нарушение законов, в лоно растерзанной ими родины, объединяются с опасною коалициею, чтобы похитить у нас счастье и свободу, которые мы являем миру"[218] (1 марта). К счастью, Конвент здесь, чтобы дать французам Конституцию; он вскоре примется за работу.

Однако в марте и в последующие месяцы ситуация становится критической. В то время, как Робеспьер и члены Конвента обсуждают новую Декларацию прав, победы прекращаются и армии Республики отступают, Вандея и соседние департаменты восстают, формируется чрезвычайное законодательство. В то время, как Собрание работает над текстом самой Конституции, напряжённость между жирондистами и монтаньярами обостряется… Этой весной 1793 г., столь контрастной, столь разделённой усилиями по построению нового мира, расколом республиканцев и войной, на границах и в самом сердце страны, Робеспьер принимает то, что он до сих пор отвергал: посягательство на национальное представительство. Выбор, одобренный Болотом, всё же далёк от того, чтобы ослабить напряжение.

Продовольствие и права народа

 До зимы 1792-1793 гг. Робеспьер почти никогда не говорит о средствах урегулирования ежедневных трудностей населения, начиная с нехватки продовольствия. Если он выступает в Учредительном Собрании, то для того, чтобы потребовать строгого исполнения Декларации прав и призвать терпеливо вынести гнев народа, не наказывая его. Его подход политический. Он борется за права народа, за все его права; в этом вопросе Конвент не изменяет его полностью и, в феврале 1793 г., он ещё может писать в своей газете: "Мы обязаны дать французскому народу не только хлеб (деспоты дают его своим подданным), но и свободу, укрепленную гуманными законами, гражданское достоинство, пользование священными правами человечества и осуществление всех развиваемых республикою общественных добродетелей, составляющих украшение и счастье человеческой жизни"[219]. В той же самой статье он утверждает: "помогая несчастным, мы приведем в замешательство злодеев"[220]. Для него, продовольствие – это только один аспект более широкого вопроса, касающегося прав человека и продолжения революционной работы.

И всё же, одна вещь меняется, так как теперь Робеспьер говорит о продовольствии, собственности, праве на существование. Его мысль стала зрелой; он осознаёт экономические ожидания страны и, чтобы провести свой политический выбор, он более, чем когда-либо нуждается в народной поддержке. 2 декабря 1792 г., в то время, как заявляет о себе процесс короля, когда конфликт с Жирондой обостряется, когда банды "сторонников таксации" вынуждают принять в местном масштабе цену на зерно, его размышления подпитываются страхом политического маневра, предназначенного, чтобы противопоставить Гору народу; он хочет напомнить, что он слушает последний и слышит его.

Поднимаясь на трибуну Конвента, Робеспьер ещё не разоблачает нехватку продовольствия, тайком поддерживаемую врагами республики, озабоченный возможной провокацией гнева парижан для дискредитации Парижа, но уже определяет дефицит как "искусственный"; он, по мнению Робеспьера, работа спекулянтов, которые оставляют рынки без товара, чтобы спровоцировать взлёт цен. Чтобы положить этому конец, он повторяет идею об учёте зерна, которое не является таким