Робеспьер - Эрве Лёверс

- говорит председатель. – "Я получу слово вопреки пристрастному председателю и фракционным министрам", - продолжает Робеспьер, яростно ударяя по трибуне. В другие разы его прерывают, его оскорбляют, его дискредитируют: "Это диктатор, он хочет привилегий" (3 декабря); "Я разоблачаю деспотизм Робеспьера" (4 декабря); "Он видит себя во 2 сентября, он хочет господствовать" (6 января 1793)… Сильные слова, и никто их не забудет; они усиливают подозрения в диктаторских устремлениях и искажают его образ. Робеспьер осознаёт это и отвечает с резкостью, снова высказывая готовность к жертве. "Благоволите выслушать или зарезать меня..."[204], - бросает он 19 декабря; многие депутаты в негодовании поднимаются.

В Собрании оратор борется в меньшей степени за то, чтобы одержать верх, чем за свою публику на трибунах и за прессу. В Якобинском клубе он контролирует дебаты лучше, особенно после исключения Бриссо в октябре. Тем не менее, Робеспьер отказывается от любого другого оружия, кроме слов; как и раньше, во Дворце правосудия, он верит в них. Нужно убедить, а для этого, завоевать слово в Конвенте. У Якобинцев он собирается неустанно разоблачать "клевету" бриссотинцев, а затем обеспечить публикацию и распространение сочинений, способных просветить общественное мнение. Но Гора и её главные деятели обеспокоены… В ноябре и декабре клуб получает от аффилированных обществ (Труа, Бордо, Марсель…) обращения, требующие исключения Робеспьера и Марата и призыва бриссотинцев. Именно департаменты нужно убедить.

Скромные по масштабу своего распространения, "Письма Максимилиана Робеспьера, члена французского Национального Конвента, своим доверителям", участвуют в этом на свой лад. Их первый номер выходит 19 октября 1792 г., через два месяца после закрытия "Защитника Конституции". Они являются его продолжением, утверждает их автор; из-за их формата in-octavo, их периодичности, теоретически еженедельной, их стандартного объёма (сорок восемь страниц), их распространения по подписке, их стоимости тридцать шесть ливров в год и из-за редакции их самим Робеспьером, они, несомненно, сопоставимы с ним. Как и "Защитник", "Письма" – это также газета для общественного мнения, позволяющая Робеспьеру публиковать свои речи в Якобинском клубе или в Собрании, затрагивать актуальные вопросы и распространять обращения клубов или статьи сторонников, таких, как Антуан, Мерлен из Тионвилля или Демулен. Однако на этот раз тот, кто пишет, представитель народа; он обращается к своим "доверителям", среди которых не только те, кто его избрал. Чтобы ответить на обвинения в адрес парижской депутации и исходя из принципа, что каждый депутат – это доверенное лицо всего народа, Робеспьер уточняет, что его слово предназначено для "всех французов". Его статус избранного депутата также объясняет большую часть сделанного для обзоров в газете заседаний Собрания; в каждом номере он излагает и комментирует "работу".

Двадцать четыре номера "Писем" – это трибуна, которая должна способствовать противостоянию со всемогущей жирондистской прессой: "Все добрые граждане желают появления правдивых изданий, которые могли бы быть противоядием этой периодической лжи. Быть может, мне удастся частично исполнить это желание"[205]. Он регулярно публикует свои "Письма" с октября 1792 г. по январь 1793 г., затем, уже эпизодически, до последнего номера, напечатанного примерно в конце апреля. Желает ли он, таким образом, скрупулёзно следовать духу декрета от 9 марта, предписывающего, что члены Конвента, являющиеся также издателями газет, должны выбрать между двумя занятиями? В конце концов, другим, таким, как Марат, удаётся этот декрет обойти… Либо, весной 1793 г., Робеспьер намеревается в большей степени посвятить себя Конвенту и Якобинскому клубу? Как бы то ни было, начиная с зимы, ему сложно совмещать работу над газетой и свою роль оратора.

"Людовик вовсе не обвиняемый"

Для Робеспьера, главные дебаты в Конвенте – это процесс свергнутого короля, который знаменует дополнительный этап в расхождении между Горой и Жирондой. Это процесс, которого он хотел бы избежать. Он утверждает, что виновность Людовика XVI очевидна и что дело уже рассмотрено. Однако в течение долгого времени ему трудно заставить членов Конвента выслушать себя. Робеспьер хочет сказать им, что они неверно ставят вопрос, что бесполезно дискутировать о королевской неприкосновенности. Он собирается утверждать это с трибуны 13 ноября, но ему не дают слова. Потребовав смерти "тирана французов" по случаю дебатов о продовольствии (30 ноября), он отчаивается получить возможность высказаться. Конечно, он публикует своё мнение в своих "Письмах"; но этого для него недостаточно. Он хочет, чтобы его выслушали. 3 декабря 1792 г., когда некоторые требуют перейти к голосованию об обвинении, Робеспьер больше не может сдерживаться и занимает место на трибуне, несмотря на шум… "Его народ был здесь", - уточняет враждебный "Курье де департаман" ("Курьер департаментов").

"Собрание введено в заблуждение, - начинает он, - относительно сущности стоящего перед ним вопроса. Здесь речь идет отнюдь не о судебном процессе. Людовик отнюдь не обвиняемый; вы — не судьи, вы лишь государственные деятели, представители народа, вы не можете быть ничем иным"[206]. Он не единственный, кто так думает, до него Сен-Жюст уже выступал по поводу очевидности преступления ("Нельзя царствовать, не будучи виновным"[207]). "Победа и народ, - продолжает Робеспьер, - решили, что мятежником был он один; вот почему Людовика нельзя судить; он уже осужден. Либо он осужден, либо республика не признана невиновной"[208]. Судить Людовика, объясняет он, значит ставить под сомнение 10 августа и его последствия. Он хочет это доказать: сопротивление угнетению выводит людей за пределы социального договора; они возвращаются в естественное состояние, начинают войну против "тирана" и возвращают себе первоначальные права, среди которых и право устранить своего врага. "Восстание — вот суд над тираном; крушение его власти — его приговор; мера наказания — та, которую требует свобода народа"[209]. Трибуны аплодируют.

3 декабря Робеспьер требует смерти без суда, смерти для "укрепления рождающейся республики", чтобы запечатлеть в сердцах "презрение к монархии" и "ошеломить всех приспешников короля"[210]. Исключительная суровость позиции отсылает к праву сопротивления, уже требовавшемуся в течение лета 1789 г., когда Робеспьер извинял насилие 14 июля и последующих дней. Различая времена обычные и исключительные, представитель народа может, таким образом, утверждать, что он не отрекается от своей битвы в качестве члена Учредительного собрания против смертной казни ("я ненавижу смертную казнь, которую расточают ваши законы"[211]); для него, 10 августа позволяет отступление от порядка законов, которое оправдывает чрезвычайные меры наказания. Мнение Робеспьера