Робеспьер - Эрве Лёверс

меры Коммуны, которые ему ставят в упрёк: да, аресты подозрительных были незаконны, "так же незаконны, как революция, как свержение трона и взятие Бастилии, как сама свобода […]. Граждане, неужели вам нужна была революция без революции?"[188] Революция, произошедшая летом, едина, и нужно принять её такой, какая она есть, продолжает он: "Кто может точно указать, где должен остановиться поток народного восстания, после того, как события развернулись? Какой народ смог бы в этих условиях свергнуть когда-нибудь иго деспотизма?"[189] Трибуны аплодируют. Желающий примирения, по крайней мере, внешне, Робеспьер заключает призывом к общей битве: "Граждане, следуйте твердым и быстрым шагом по вашему благородному поприщу, и я желал бы ценою жизни и даже моей репутации вместе с вами способствовать славе и благоденствию нашей общей родины!"[190]

Аплодисменты ещё продолжаются, когда Луве и Барбару бросаются к трибуне; они хотят возобновить свои обвинения. Среди публики и на скамьях депутатов шумят, даже смеются над их упрямством; чтобы закрыть дебаты, Собрание переходит к порядку дня: нужно заняться "интересами республики"! Оставим людей, перейдём к вещам. Не будет обвинительного декрета против Робеспьера. Никакого обвинения со стороны Собрания. Но, начавшись нападками Луве, атаки продолжаются в его памфлете "Максимилиану Робеспьеру и его роялистам". При помощи жёсткой критики речи своего противника он возобновляет обвинения в адрес якобинца, члена Коммуны, выборщика избирательного собрания и депутата Конвента. Не ограничиваясь простым повторением своего обвинения в диктатуре, он облекает его в роялизм и утверждает, что парижский депутат Филипп Эгалите, кузен Людовика XVI, ожидает пустого трона в тени Робеспьера… Он повторяет это в декабре 1792 г. и даже пишет об этом в своих "Воспоминаниях": Робеспьер готовит корону для новой династии. Не будем обманываться; в лоне разделённого из-за важных проблем и страха измены Собрания, Луве верит в своё обвинение. Он, как и другие, убеждён, что Робеспьер хотел не республики, а другого монарха, всецело занятого своими удовольствиями, при котором он мог бы властвовать. И даже если ему случалось выдвигать подобное обвинение против Дантона, его идея в том, что, несмотря на внешнюю "анархию", это бульварная версия "роялизма": "Филипп, Дантон, Робеспьер и Марат, - пишет он, - вы все и ваши кордельеры, берегитесь, я надеюсь, мы объединимся против вас".

Робеспьер позволяет писать. Но из тех атак, которым он подвергается, одна трогает его особенно глубоко; она исходит от "брата по оружию" (он использует это выражение), с которым он явственно разошёлся, начиная с лета. За неимением слова в Конвенте, Жером Петион намерен свидетельствовать с помощью печати и отбросить всякое обвинение в диктатуре в отношение Робеспьера; последнего он считает значительно менее виновным, чем Марат. Но, написанная далеко не в защиту, его "Речь" резка по отношению к тому, кто, со своими сторонниками, повлёк, уверяет он, "Коммуну к необдуманным действиям, к крайним решениям", разжигал дух парижан, руководил выборами избирательного собрания. Ещё ярче, чем у Луве, обвинение строится в форме поразительного портрета, увлекательного при сопоставлении с его образом, созданным противниками: "Характер Робеспьера объясняет то, что он сделал: Робеспьер крайне обидчивый и недоверчивый; он повсюду видит заговоры, измены, бедствия [это не ложь]. У него желчный темперамент, его раздражённое воображение представляет ему все предметы в тёмных тонах; категоричный в своих суждениях, не слушающий никого, кроме себя, не терпящий противоречия, никогда не прощающий тех, кто мог ранить его самолюбие, и никогда не признающий своих ошибок; обвиняющий с лёгкостью и ещё более раздражающийся от лёгкого подозрения; всегда уверенный, что заняты исключительно им, и чтобы его притеснять; хвастающий своими заслугами и говорящий о себе неудержимо; нисколько не признающий приличий, и наносящий этим вред даже делу, которое он защищает; желающий более всего благосклонности народа, беспрестанно создающий из него себе двор, и с острым желанием ищущий его аплодисментов; именно это, особенно эта последняя слабость, может заставить поверить, что Робеспьер мог бы стремиться к высокому предназначению, и что он хотел узурпировать диктаторскую власть".

Портрет суров; он нарисован не другом, а недовольным бывшим сторонником. Тем не менее, Робеспьера он ранит. Узнаёт ли он здесь отчасти себя? Раздражает ли его посягательство на его образ? Он терпеливо подготовил свой ответ – черновик которого теперь хранится в Национальных архивах; редко его рукописи содержат столько помарок и исправлений. Если этот ответ и пытается увести в сторону с помощью иронии и бесстрастности, он является живым личным оправданием: он не "обидчивый и недоверчивый", объясняет Робеспьер, а проницательный; не "категоричный", а решительный; не "раздражённый", а волнуемый "зрелищем человеческого коварства"[191] и чувствительный к "чужим страданиям"[192]… И его мало беспокоит "благосклонность народа", так как он уверяет, высмеивая популярность Петиона, "что истинный государственный человек сеет в одном веке, а пожинает в следующих веках"[193]. Петион, задетый в свою очередь, контратакует при помощи "Обозрений", полных желчи и язвительности, которые побуждают Робеспьера ко второму ответу, едва ли более любезному; ирония здесь превращается в сарказм, когда, на последних страницах, Робеспьер разоблачает самодовольство своего бывшего друга, называя его Жеромом I, сиром и величеством. Связи между этими двумя окончательно разорваны.

Мирный очаг Дюпле

Петион никогда не был завсегдатаем дома Дюпле, куда, с лета 1791 г., Робеспьер возвращался после каждой битвы. Расположенный в секции Вандом (вскоре переименованной в "Пик"), он возвышался в непосредственной близости от Якобинского клуба и Собрания, на улице Сент-Оноре, 366. За воротами, обрамлёнными лавками реставратора и ювелира, обширное одноэтажное здание тесно обхватывало двор, под навесами которого, предназначенными для рабочих и для хранения древесины, стоял звон столярных работ. На первом этаже находились столовая, кухня, гостиная и рабочий кабинет; наверху жилые помещения и комнаты, среди которых была и комната Робеспьера.

Когда он не делит пространство с остальными, Робеспьер укрывается в рабочем кабинете на первом этаже, в одном из помещений этажа, где он хранит свои книги, или в своей скромной комнате. Элизабет Леба (урождённая Дюпле) оставила точное писание этой последней: "В ней был только оконный переплёт, камин; её меблировка была самая простая в мире: кровать из орехового дерева; занавески для кровати из голубой камчатки с белыми цветами, обшивка, сделанная из платья моей матери; очень скромный стол; несколько соломенных стульев; была также полка, служившая библиотекой. Эта комната освещалась окном, выходящим на навесы, таким