Робеспьер - Эрве Лёверс

не хотел конфликта, Робеспьер постоянно утверждает свою веру в победу, при условии не рисковать в Испании, Италии или Австрии, где республике нечего делать. Французы не должны, пишет он в ноябре 1792 г., "в качестве Дон Кихота человеческого рода… обойти весь мир, свергая все троны. Наоборот, я думаю, что все, что в настоящее время диктует нам здравая политика, это помочь нашим ближайшим соседям стряхнуть с себя иго деспотизма, чтобы поставить между нами и тиранами свободные народы"[199]. Убеждённый, что главные проблемы находятся внутри границ страны, он требует войны, ограниченной пределами необходимого; чем быстрее война закончится, тем быстрее будет утверждена свобода.

И всё же Робеспьер не остаётся нечувствительным к атмосфере эйфории, сопровождавшей победы осени 1792 г. В частности, вопрос присоединения "освобождённых" территорий к Республике, не оставляет его равнодушным. В противоположность широко распространённому представляению, он вовсе не отказывался от интеграции Савойи, графства Ниццы, княжества Монако или Бельгии в состав Франции. Доказательства? 6 февраля 1793 г., в Якобинском клубе, он оценивает проект распространить границы Франции вплоть до левого берега Рейна как "хороший". В марте 1793 г. он критикует дипломатический комитет и комитет общей обороны, которые хотят противостоять "воссоединению Бельгии и всех соседних народов, которым сама природа предназначила слиться с нами". В апреле он уточняет: "Нам известно, как дипломатический комитет отталкивал все народы, которые желали присоединиться к нам. Роллан [sic][200] говорил депутатам от Савойи: "Ко мне должны прислать савояров, чтобы добиться объединения с этой страной; я приму их верхом". "Как это возможно, чтобы вы хотели присоединиться к нашей анархии", - сказал Бриссо бельгийцам и льежцам; такова была манера говорить у Гаде, Жансонне. Они добились задержки всех этих объединений до того момента, когда враждебная Революции партия располагала всем, чтобы их расстроить, и чтобы деспоты собрали достаточные силы против нас". Не признавая полностью энтузиазма Дантона по поводу естественных границ, которые могли бы быть вписаны в воды Рейна и Океана, до вершин Альп и Пиренеев, он соглашается на "присоединения".

Даже если для Робеспьера главное, чтобы народы свободно пользовались своим суверенитетом; даже если, в отличие от других монтаньяров, он никогда не рассматривал эти присоединения, как компенсацию; даже если возрастающая враждебность к жирондистам сыграла роль в том, что он обвинял их в препятствии объединению, факты остаются фактами. Стоит ли видеть здесь измену позициям члена Учредительного собрания, способствовавшего в мае 1790 г. провозглашению торжественного отказа Франции от завоеваний? Утверждать это значило бы забывать, что, начиная с периода Учредительного собрания, Робеспьер был среди тех, кто горячо требовал присоединения папских земель Авиньона и Конта-Венессена; значило бы забывать, что для людей 1790-х гг. "присоединение" не было "завоеванием". Авиньон, как и Савойя, Ницца или Монако, интегрируются во Францию после выражения желания этого более или менее обширной частью населения; их просьба об интеграции воспринималась, как акт суверенитета, а затем согласовывалась Францией. Робеспьер недвусмысленно объясняет это в своей газете в начале февраля 1793 г.: "Отдадим судьбы народов в их собственные руки. Провозгласим у них декларацию прав и суверенитет нации. Пусть соберутся они под этими ауспициями. Но затем пусть сами установят свою форму правления. Если они захотят присоединиться к Франции, Конвент обсудит этот вопрос. Если они захотят образовать отдельную независимую республику, мы заключим с ними союз против деспотов и против аристократов, объявляющих войну свободе народов"[201].

2 марта 1793 г., говоря о внутренней напряжённости, которая заботит его больше всего, Робеспьер призывает "укрепить республику в момент, когда она расширяет свои пределы". Однако на границах готовится вражеское наступление; никто ещё не представляет, что оно может принести войну на территорию самой Франции.

Сила слов

В то время, как Конвент радуется военным успехам, следующим друг за другом, начиная с Вальми, Робеспьер опасается упадка "общественного духа"; в нём он обвиняет бриссотинцев… В Якобинском клубе он призывает одновременно бороться на всех фронтах: "Оружие против тиранов, книги против интриганов, сила для отпора иностранным разбойникам, свет для разоблачения домашних жуликов — вот средство одержать победу над всеми вашими врагами"[202].

Итак, пусть прекратят интересоваться только войной, требует он. 12 декабря он отказывается переживать о действиях генералов Кюстина и Дюмурье перед Якобинцами; в отличие от Бентаболя, он хочет сохранить для них своё (бдительное) доверие. "Перед вами обвиняют генералов, но это не те, кого следует обвинять"; главная опасность в другом месте, утверждает он, "и я докажу, что нация в руках мошенников, и что у нас ненавистное правительство, направляемое негодяем". Резкость слов демонстрирует интенсивность противостояния, которое разделяет Собрание. Он называет "мошенниками" Бриссо, Гаде, Верньо, Жансонне… Он называет "негодяем" министра внутренних дел Ролана. С помощью своих выпадов против Парижа, против якобинцев, против народа, уверяет Робеспьер, они хотят обеспечить себе контроль над правительством. Как он делал это множество раз, начиная с 1789 г., он придаёт законную силу своей атаке напоминанием о своей склонности к мученичеству: "Я им подставляю свою грудь, ибо я уверен, что они хотят заколоть всех патриотов (множество членов клуба восклицают: мы погибнем вместе с вами под кинжалами бриссотинцев. Очень бурные аплодисменты). Да, я добиваюсь чести быть первым сражённым бриссотинцами; но, прежде чем быть убитым, я хочу иметь удовольствие разоблачить их (Очень бурные аплодисменты)".

Возросший из-за первых дебатов о процессе короля, гнев сменяется страхом проиграть словесную войну. Робеспьер осуждает численность и публику бриссотинских газет. Он обвиняет Ролана, который наводняет департаменты памфлетами и периодическими изданиями, благосклонными к его идеям: "Правительство не только берет на себя заботу об осведомлении народа; оно резервирует себе это дело, как свою исключительную привилегию, и оно преследует всех, кто осмеливается конкурировать с ним. […] Ложь путешествует на средства правительства"[203]. Робеспьер обвиняет их также в контролировании дебатов в Конвенте, где он должен сражаться, чтобы завоевать себе слово; и верно то, что даже в период Учредительного собрания ему никогда не давали выступать так мало. Он говорит один раз в сентябре, пять раз в октябре, три раза в ноябре; процесс короля позволяет ему наконец высказаться больше, но в непростых условиях. Он должен бороться; 6 января 1793 г. он резко возражает председателю Бареру, который упорно отказывает ему в слове: "Я в десятый раз призываю вас к порядку,