Гайда! - Нина Николаевна Колядина

нас крепко досталось! Я ж до армии сам в отряде был. Как-то схватили мы ихний конный разъезд, велели раздеться до исподней – а дело зимой было – и…

– Да будет, Егор, – не дал договорить приятелю Силантий. – Ты мне эту историю уже раз пять рассказывал. А вывод-то какой? Теперь вот сам ихнему командиру уху варишь и хлебаешь с ним из одного котелка.

– Ну да, – потупился Егор. – А что делать? Другого выхода нет. Твоя правда, придется подчиняться. Призвали в армию – служи, не хочешь – получай полю. Да и родне, если что, не поздоровится.

Прищурившись, он устремил свой взор на три уже едва различимые фигуры, которые – еще немного – и сольются с очертаниями городской окраины, и повернувшись к Силантию, спросил:

– Как ты думаешь, они – ну, власть эта – надолго?

– Сдается мне, надолго. А может, и навсегда, – пожал плечами Силантий. – А там, кто ж его знает.

– Неужели навсегда? – передернулся Егор. – Черт бы ее побрал…

Штаб 58-го полка по борьбе с бандитизмом разместился на углу улиц Почтовая и Софийская в двухэтажном каменном доме, до революции принадлежавшем каким-то богатым купцам. Фасад здания со стороны Софийской украшал длинный, обнесенный ажурной кованой решеткой балкон, с которого открывался удивительный вид на утопающее в зелени русло Цны.

Аркадий стоял на балконе и вглядывался вдаль. В штаб он пришел рано – почти за час до назначенного им сбора командиров рот. Несмотря на то, что минувшей ночью он почти не спал, настроение у него было бодрым. Этому способствовали и удачная рыбалка, и встреча с земляками, и прекрасное утро наступающего дня.

Горячее июньское солнце поднялось уже высоко над горизонтом. Его лучи озаряли темную поверхность реки, простирающиеся за ней пойменные луга, шелестевший молодой листвой лес. Над всем этим великолепием нависла такая блаженная тишина, что не хотелось даже думать о том, что это безмятежное спокойствие может быть нарушено ружейными выстрелами, взрывами гранат, пулеметной трескотней, воплями ребятишек и баб…

Небо было прозрачным и синим. Лишь где-то далеко-далеко, у самого горизонта, над кромкой леса зародилось несколько маленьких облачков причудливой формы. Одно из них очертаниями напоминало церковный купол. Дав волю фантазии, можно было предположить, что колокольня, которую венчает купол, скрывается в густой кроне деревьев, а если подъехать поближе, увидишь и саму церковь, и постройки, ее окружающие, и разбегающиеся от церковной площади улицы какого-нибудь большого села. Такого, например, как Пахотный Угол. Именно это название пришло в голову Аркадия, пока он рассматривал похожее на купол облако.

«Ну да, Пахотный Угол как раз в той стороне находится, – подумал он. – И храм там есть. Огромный, как в большом городе. Кажется, Богоявленский называется. И площадь имеется, и улицы от нее в разные стороны расходятся, и дома на этих улицах добротные, красивые, фруктовыми деревьями обсаженные. На них тогда только-только легкая дымка появилась…»

Аркадий вдруг почувствовал, что накатившие на него воспоминания отзываются в душе нарастающим с каждой секундой волнением, заставляя сердце биться все сильнее и сильнее. Он догадывался, что не красоты села вызвали это беспокойство. Совсем другие картины – которые хотелось бы забыть, но никак не получалось – будоражили память…

Со стороны Почтовой донесся громкий стук шагов, послышались мужские голоса – кто-то из комсостава полка приближался к штабу.

Взглянув на часы, Аркадий еще раз окинул взором расстилавшиеся перед ним просторы и вздохнул: он знал – о мире и покое на этой земле говорить пока рано. Там, за Цной, еще полно деревень и сел, в окрестностях которых скрываются бандиты, не желающие подчиняться Советской власти. Остатки разгромленных банд прячутся в лесах, выводят из строя плотины и мосты, портят народное имущество, грабят и убивают тех, кто принял новую власть.

Правительство требует ужесточать меры против бандитов и их укрывателей. Как окончательно одолеть врага в Моршанском уезде – об этом Аркадий намеревался говорить с командирами рот на заседании штаба.

Распахнув балконную дверь, он вошел в помещение, где раньше у бывших владельцев особняка, очевидно, была столовая. Теперь здесь собирался командный состав вверенного ему боерайона.

Аркадий устроился за стоявшим посередине зала массивным дубовым столом с красивыми резными ножками и вытащил из секретного ящика несколько отпечатанных на машинке документов.

«Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми газами, точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось…» – прочитал он первый пункт одной из недавних директив командования.

«Ну, может, до этого не дойдет… Да на нашем участке ни химоружия, ни специалистов нет, которые с ним могли бы работать, – подумал Аркадий, – хотя меры ужесточать придется. А что делать? Бьемся, бьемся, а эти гады как тараканы из всех щелей лезут! Уж какие только силы против них не задействовали – и артиллерию, и броневики, и авиацию. В самом деле, что ли, газами их травить?»

Он открыл еще один документ командования, подписанный председателем Полномочной комиссии ВЦИК Антоновым-Овсеенко и командующим войсками Тамбовской губернии Тухачевским. Директива предписывала создание на Тамбовщине жесткого оккупационного режима и введения террора против населения, вплоть до расстрелов заложников и уничтожения бандитских сел и деревень…

Наступающую осень лето встречало в штыки: жара не спадала. А вот напряжение на охваченной волнениями Тамбовщине благодаря принятым мерам постепенно ослабевало. К концу августа страсти и вовсе поостыли.

10.

«Едем-едем, а, получается, еще и полдороги не преодолели, – разглядывая причудливые узоры на заснеженном стекле, подумала Маруся. – Адечка говорил, что после Кургана останется половина пути. Только когда он будет-то, этот Курган? Поезд от графика здорово отстает…»

У нее посасывало под ложечкой, но будить мужа, спавшего на верхней полке, не хотелось. А именно там, наверху, возле стенки, разделяющей их купе с соседним, стояла сумка с едой, за которой – после того как в Уфе их здорово обчистили – они смотрели в оба.

«На минуту ничего нельзя оставить – тут же ноги приделают. Одно ворье кругом. Надо же – все вещи украли. Как жить будем, где чего возьмем, – пригорюнилась Маруся. – Попробуй купи теперь хоть что-нибудь. Тем более в этой Сибири…»

Поежившись от холода, она стянула покрепче полы накинутого на плечи полушубка и вновь вернулась к одолевавшим ее мыслям:

«Как же юбку твидовую жалко! А платье зеленое, туфли… Да что там говорить – все жалко. Хорошо хоть из-за холода никто из пассажиров верхнюю одежду не снимает – так и спят в ней, а то бы и шубку мою стащили, и шинель Аркашенькину умыкнули. А у него там во внутреннем кармане все деньги были. Слава Богу, на ближайшей станции на них кое-какие продукты удалось купить…»

Вспомнив о еде, Маруся сглотнула слюну и почувствовала, как ее желудок сжался