Баталист. Территория команчей - Артуро Перес-Реверте

угрожающее: «No pictures!» [217], поэтому остальное пришлось снимать исподтишка, держа камеру на боку и делая вид, что она выключена. Барлес навсегда запомнил Кукуневац таким, каким его снял Маркес; он увидел эти кадры в Загребе в монтажной студии, где у монитора собрались другие съемочные группы и смотрели на экран в тишине, потрясенные увиденным. Вот впереди, подняв руки, идут сбившиеся в кучу, как отара перепуганных овец, мирные жители; солдаты стреляют очередями, орудие бронемашины двигается из стороны в сторону, на заднем плане полыхают дома; и дорога, и укрывающиеся за бронетранспортером солдаты – все под наклоном, потому что Маркесу не удавалось стабилизировать изображение. Снова серое перепуганное стадо – вдалеке, в голове колонны. Где-то совсем рядом черным грибом разрастается столб дыма от взрыва. Вскрик молодого солдата в дверях дома, – раненный, он хватается за живот; другой, в шоковом состоянии, смотрит в камеру стекленеющими глазами, пока ему останавливают или пытаются остановить – репортеры не остались посмотреть, чем закончилось, – кровь, которая хлещет из разорванной бедренной артерии. Парень из деревни в гражданской одежде, еще совсем молодой; его допрашивает спецназовец – «зебра» – в маске, бьет его по лицу так, что голова крестьянина мотается из стороны в сторону, и от страха парень мочится в штаны – темное влажное пятно проступает на ткани и медленно ползет вниз.

Да, Кукуневац был самой настоящей войной, и никакой Голливуд не смог бы передать то, что удалось Маркесу с его камерой, снимавшей под углом: серое небо, солдаты, идущие по дороге, горящие дома. И чувство опасности, нескончаемой грусти и одиночества в каждом кадре. Барлес запомнил, как его оператор шагал среди солдат с «бетакамом» на бедре: глаза полуприкрыты, непроницаемое выражение лица, ноздри нервно втягивают воздух – он словно упивался войной. И Барлес точно знал: в этот день в Кукуневаце Маркес был счастлив.

IV. Открытки с видами Мостара

– Спорим на доллар, что мост не взорвут? – спросил Барлес.

– Вот тебе доллар.

Маркес достал из кармана помятую банкноту и протянул Барлесу. Этот доллар уже не первый раз был на кону, он постоянно переходил из рук в руки, в зависимости от того, кому улыбалась удача. Только один раз они изменили валюту, поспорив на миллион динаров, что между двумя часами и половиной третьего с неба не упадет ни одна бомба. В семь минут третьего в десяти метрах от того места, где они разговаривали с лейтенантом испанских миротворческих сил, взорвался хорватский снаряд, убив одного мирного жителя и ранив еще двух. Маркес снимал, как лейтенант поднимает раненого, и тут упало еще два минометных снаряда. Лейтенанта забрызгало чужой кровью, поэтому все подумали, что его тоже ранило; рассказывали, что его жена чуть не умерла от ужаса, увидев его в теленовостях. А что касается спора, то после обстрела Барлес поехал в банк в Мостаре, где среди руин весь пол был покрыт денежными знаками канувшей в Лету Федеративной Республики Югославия, набрал миллион динаров тысячными купюрами и вручил Маркесу его выигрыш.

Мостар. Они видели разрушенный снарядами мост XVI века[218] и старинный турецкий квартал у реки, где в начале войны на рынке еще можно было посидеть и выпить кофе между старыми лавочками. А теперь даже находиться рядом с этим районом было опасно из-за снайперов и постоянных бомбежек. Поэтому Маркес и Барлес отыскивали какое-нибудь подходящее место – более или менее защищенный угол – и стояли там с камерами наготове, снимая людей, которые пытались перебраться в другой сектор, пока по ним стреляли с противоположного берега. Но время от времени раздавался выстрел из гранатомета. Гранатомет особенно опасен в городе, потому что между домами не слышно приближения снаряда и он падает тебе на голову неожиданно. Так погибла итальянская съемочная группа «РАИ»: Марко Лючетта, Д'Анджело и их бородатый оператор Алессандро Отта. В январе девяносто четвертого они вышли из бронированной машины ровно в том же месте, где неделей раньше Маркес и Барлес снимали лейтенанта. Но на этот раз снаряд разорвался на десять метров ближе, и в списке иностранных журналистов, погибших в Боснии, появились номера 46, 47 и 48. Барлес и Маркес хорошо знали Алессандро и еще лучше – Марко, который однажды в гостинице «Анна-Мария» в Меджугорье показывал им фотографии двух своих сыновей – в той самой гостинице, откуда итальянские журналисты вышли роковым утром, чтобы никогда не вернуться, оставив в номерах свой багаж и неоплаченные счета. Потому что после всех убитых репортеров остаются неоплаченные счета, грязные рубашки в шкафу, карты, приколотые к стене канцелярскими кнопками, и бутылка виски на прикроватной тумбочке.

Да уж, Барлес по личному опыту знал, что гранатомет – штука коварная. И в подтверждение этому – семьдесят несчастных, сейчас уже где-то захороненных, погибших на рынке в Сараево в результате взрыва одного-единственного снаряда. Или те, кто стоял в очереди за водой в Мостаре. Очереди за водой, за хлебом, за чем угодно – любое скопление людей – были излюбленной мишенью снайперов, использовавших разрывные пули. Разрывные пули – это катехизис снайперов, наряду со старой заповедью о том, что нельзя первым выстрелом убивать первую жертву. Как объяснил Барлесу и Маркесу боснийский снайпер, работавший в старой части Сараево, гораздо выгоднее сначала нанести несмертельные раны, стреляя по рукам и ногам, на время оставить истекающих кровью раненых в живых, подкараулить тех, кто придет им на помощь, и охотиться на них; и только потом, в конце охоты, добить первую жертву выстрелом в голову. После объяснений они снимали этого снайпера за работой, и он показал им на практике, что, если повезет и выстрел разрывной пули придется в голову, даже у мертвого тела поврежденный мозг вызывает непроизвольные конвульсии: тело двигается, люди думают, что человек еще жив, спешат на помощь – и тут-то им приходит конец.

Когда они рассказали об этом Мигелю Хилю Морено в Мостаре, он пришел в негодование. Мигель был юристом из Барселоны, который сменил тогу правозащитника на профессию журналиста и теперь ездил по полям сражений на легком и мощном спортивном мотоцикле с двигателем 650 кубиков. Это был первый освещаемый им военный конфликт, и он все принимал близко к сердцу, поскольку был еще в том возрасте, когда начинающие журналисты, веря, что все люди делятся на хороших и плохих, увлекаются заведомо обреченными идеалами, влюбляются в женщин и в войну. Мигель был смел, горд и вежлив: никогда никого и ни о чем не просил,