Баталист. Территория команчей - Артуро Перес-Реверте

миниатюрного светловолосого швейцарца тунисского происхождения. И они вместе работали над предварительным монтажом материала. Случалось, что обстановка оставляла желать лучшего, и тогда им приходилось делать это в шлемах и бронежилетах. Однажды в Сараево, едва Франц и Барлес отошли от монтажного стола, прямо перед раскрытыми окнами редакционного пункта разорвался снаряд, засыпав осколками все помещение. Этому событию Пьер посвятил песенку на мотив испанского танца чотис[193], который напел ему Маркес: «Однажды испанские репортеры пошли отлить…» и так далее. Напившись, они часто распевали эту песню в гостинице «Холидей Инн», сидя без электричества и слушая, как снаружи рвутся снаряды. Манучер в это время рассказывал какие-то иранские анекдоты, которые никто, кроме него, не понимал, а Арианна, корреспондент агентства «Франс интер», напоминавшая принцессу Монако Каролину, выпрашивала у Барлеса целые пачки бумажных носовых платков, потому что у нее закончились прокладки.

Гостиницы военных журналистов… На каждой войне всегда была своя гостиница, любимая репортерами. Висенте Талон[194], Джорджо Торкья[195], Педро Марио Эрреро[196], Луиссе, Мигель де ла Куадра, Грин, Висенте Ромеро[197], Фернандо де Хилес[198], Басилио, Бонекаррере, Клод Глунц, Маноло Алькала[199] – опытные журналисты, прошедшие Алжир, Катангу, Кубу, Биафру и Шестидневную войну; те, кто уже умер или выдохся и вышел на пенсию; те, чьими историями, рассказанными в барах и борделях, Барлес заслушивался в молодые годы, – все они с ностальгией вспоминали гостиницу «Алетти» в Алжире или «Сен-Жорж» в Бейруте. При мысли об этом Барлес чувствовал себя очень старым. Вместе с Ману Легинече и еще несколькими журналистами он принадлежал к находившемуся на грани вымирания поколению корреспондентов, что услышали первые выстрелы в начале семидесятых. В то время темп жизни был совсем другой, никто так не торопился: раньше репортеры передавали информацию через старый добрый телетайп, снимали на кинопленку, таскали за собой видавший виды «ундервуд», могли месяцами скитаться по Африке, а по возвращении в редакцию их репортажи публиковались на первой полосе; теперь же достаточно опоздать с передачей материала на пять минут, пропустив свой сеанс спутниковой связи, и вся информация моментально устаревает и ни черта не стоит.

У Барлеса, как у любого другого бывалого военного корреспондента, каждая война ассоциировалась с определенной гостиницей. Когда племя специальных корреспондентов достает томагавки и отправляется туда, где запахло порохом, они при встрече часто вспоминают друг друга, едва всплывают даты или гостиницы, в которых они жили бок о бок: «Ледра Палас» на Кипре, «Коммодоре» и «Александр» в Бейруте, сетевые гостиницы «Интерконтиненталь» в Манагуа, Бухаресте и Аммане, «Хилтон» в Кувейте, «Шари» в Нджамене, «Камино Реаль» в Сальвадоре, «Континенталь» в Сайгоне, «Шератон» в Буэнос-Айресе, «Парадор» в Эль-Аюне, «Дунай» в Вуковаре, «Мансур» и «Аль-Рашид» в Багдаде, «Эспланада» в Загребе, «Анна-Мария» в Меджугорье, «Меридьен» в Дахране, «Холидей Инн» в Сараево и еще много-много других отелей, разбросанных по обширной карте политических катастроф. Гостиницы, выбранные репортерами в качестве штаб-квартиры, – это уникальный и живописный мир: туда-сюда снуют съемочные группы, через вестибюль и по лестницам протянуты провода, в каждой розетке заряжается какой-нибудь аккумулятор, повсюду лежат параболические телефонные антенны и оборудование для трансляции; бар, подвергающийся систематическим набегам журналистов, отключения электричества и свечи в номерах, официанты, солдаты, сутенеры, шлюхи, торговцы наркотиками, таксисты, шпионы, информаторы, полицейские, переводчики, доллары, подпольная торговля; фотографы, вечно ожидающие кого-то в холле, какие-то типы с приемниками «Сони» у уха, слушающие передачи «Франс интер» или Би-би-си; камеры, лежащие на полу, монтажное оборудование, ноутбуки, пишущие машинки; бронежилеты, сваленные в кучу вместе с касками и спальными мешками… Иногда к этой картине еще добавлялась стекающая по лестнице вода (как на Кипре, в Кувейте или в Сараево), разбитые пулями стекла и разрушенные бомбардировкой номера, матрасы в коридорах и гул дизельного электрогенератора. Барлес помнил гостиницу, по вестибюлю которой они с Аглае Мазини, Энрике Гаспаром и Луисом Панкорбо пробирались ползком[200], а турецкие десантники стреляли по ним из бассейна. Или тот раз, когда Корнелиус и Хосеми Диас Хиль напились в баре гостиницы «Камино Реаль» в «счастливый час» – два напитка по цене одного, – после того как им удалось чудом уйти живыми от сальвадорских вертолетчиков, обнаруживших их в горах и обстрелявших с воздуха ракетами. Или как Энрик Марти[201] чистил свой «никон» в баре «Холидей Инн» в то время, как сербский снаряд взорвался прямо в его номере 326. Или в памяти всплывали Акиле Д'Амелия[202], Этторе, Пеппе и другие итальянские журналисты в плавках и противогазах у бассейна гостиницы «Меридьен», когда из-за иракских «Скадов» в Дахране завыла сирена воздушной тревоги[203]. Или Альфонсо Рохо, материвший Питера Арнетта[204], потому что тот не дал ему воспользоваться телефоном в багдадском «Аль-Рашиде». Или Рикардо Роча[205], стоявший с рюмкой в руках в дверях гостиницы «Интерконтиненталь», готовый наблюдать, как сандинисты будут штурмовать бункер Сомосы. Ману Легинече, отстукивающий репортаж на своей пишущей машинке «оливетти» на террасе «Континенталя» в опасной близости от позиций вьетконговцев. Хавьер Валенсуэла в солнечных очках в баре отеля «Александр», для которого война началась с того, что он влюбился в ливанскую девушку. Томас Альковерро[206], который вполне серьезно пытался научить попугая в гостинице «Коммодоре» говорить: «Сембреро, я тебя ненавижу. Сембреро, я тебя ненавижу». Он помнил, как все побежали в убежище в Осиек-Гарни, а Хулио Фуэнтес спокойно спал в своей комнате, поскольку заранее вырубил слуховой аппарат, чтобы ему не мешали выспаться. Барлес помнил и восемнадцать румынских проституток, которых он лично выбрал, чтоб они вместе с журналистами встречали Новый год в гостинице «Интерконтиненталь», и как в тот вечер сутенеры и официанты пили вместе с ними, Хосеми втягивал через нос толченый кетонал, братья Далтон c «Телевидения Галисии» курили траву, а Хулио Алонсо[207] и Ульф Дэвидсон, изрядно во хмелю, кидали снежками в журналиста Си-эн-эн, который, стоя у открытого окна, вел прямую трансляцию.

Они по-прежнему лежали на земле бок о бок, наблюдая за рекой. Барлес окинул взглядом своего оператора: двухдневная щетина и вертикальные морщины в уголках рта придавали его лицу выражение упрямой решимости.

– У нас мало времени, – сказал Барлес.

– А мне плевать. На этот раз я свой мост не упущу.

В Мадриде Маркеса ждали жена и две дочери, которых он видел всего месяц в году, и, когда три недели этого месяца подходили к концу, он становился настолько невыносим, что его же родные советовали ему сесть на самолет и лететь на какую-нибудь войну. И наверное, потому