Баталист. Территория команчей - Артуро Перес-Реверте

ко всем обращался на «вы» и тщательно выбирал выражения. Мигель получил аккредитацию для прессы при поддержке журнала «Соло Мото» – никто не понимал, как ему это удалось[219]; и теперь по спутниковой связи Четвертого корпуса Боснийской армии слал с передовой отличные репортажи, которые печатались и в «Эль Мундо», и в ежедневных изданиях в провинции. Пока другие журналисты рассказывали о войне из гостиниц Меджугорья, Спита и Загреба, Мигель постоянно бывал в Мостаре и каждый раз привозил с собой лекарства и еду для детей. Он бродил среди разрушенных домов с зеленой повязкой на лбу: высокий, худой и небритый, с воспаленными глазами и тем особенным взглядом, какой бывает у человека, преодолевшего самую длинную дистанцию в своей жизни – ту самую тысячу метров, что навсегда отделила его от других людей, в которых никто никогда не стрелял. Его прозвали «Моджахед», потому что из-за черных волос и орлиного профиля он походил на мусульманина даже больше, чем сами боснийцы. А потом, когда у него заканчивались деньги и ему разрешали позвонить домой по спутниковой связи «Телевидения Испании», мать устраивала ему хороший нагоняй.

Странные люди. На войне было много людей со странностями. Таких, как Хайди, немецкая журналистка, которая бросала хлебные крошки голубям на площади Башчаршия[220] и приходила в ярость, когда разрывы снарядов вспугивали птиц. Или Флоран, французский фотограф, красивый, как модель Армани: он так и лез под пули, потому что, пока он рисковал жизнью в Сараево, где ему чуть не отстрелили яйца, невеста в Париже наставила ему рога; в отчаянии он то и дело ходил по «Аллее снайперов» в надежде получить пулю[221], а Хервасио Санчес со товарищи фотографировали его с безопасного расстояния при помощи телеобъективов на всякий случай – вдруг повезет. Но снайперам было не до него. Со странностями был и Антиох Лостиа, корреспондент итальянской газеты «Коррьере», – огромный миланец с выступающими вперед зубами, как у кролика, и стрижкой «под ежик», настолько крупный, что бронежилет смотрелся на нем скорее бронелифчиком. Каждый раз, когда бомба попадала в одну из комнат «Холидей Инн», Антиох вычеркивал ее номер из списка своего личного бинго, который всегда имел при себе. Однажды Антиох устроил вечеринку по поводу того, что ему отдалась самая красивая переводчица в гостинице, и на это празднование пришла не только вся журналистская братия, но и сама виновница торжества, и в закрытом для всех ресторане, который для них открылся на спецобслуживание – ведь доллары творят чудеса, – подавали блюда, приготовленные из консервов, и спагетти, а на улице рвались сербские снаряды.

В группе Хулио Алонсо были люди со странностями. Они работали для разных телестанций, курили как паровозы и не расставались с большущей бутылкой виски: Мария-Португалка, которая в подпитии пела фаду[222] и негритянские спиричуэлс; Пинто, признанная звезда среди корреспондентов радио и «Телевидения Португалии», несмотря на то что он был совершенно чокнутым; Малыш-Француз, который приехал в Сараево туристом на своем маленьком «рено», чтобы посмотреть, что такое война, а потом решил остаться; и наконец, сам Хулио, который, прежде чем стать вольным художником, работал в передаче «События недели» на «Телевидении Испании». Вокруг них всегда роилась тьма каких-то журналистов-фрилансеров – законченных авантюристов, – местных переводчиков и шлюх, в одну из которых был влюблен Пинто. Они передвигались на разбитых, изрешеченных пулями машинах, в которых валялись пустые бутылки и вовсю орала автомагнитола; часто бывали под кайфом и вечно попадали в переплеты. Однажды Мария-Португалка попросила у Фернандо Мухики разрешения помыться в его номере в «Холидей Инн», а потом заснула на его кровати, лежа на спине и совершенно голая. Груди ее поражали своей красотой, поэтому, обнаружив такое великолепие у себя в номере, Мухика сходил за Барлесом, и они провели весь вечер, сидя перед кроватью, выпивая, ведя неспешные разговоры и наслаждаясь пейзажем.

Про группу Хулио Алонсо среди военных журналистов ходили легенды: все эти люди были уже не первой молодости, но работали много, и им невероятно везло. Однажды в Осиеке Хулио с «бетакамом» на плече снимал крышу дома, в которую только что попала бомба, и через десять секунд после первого снаряда второй угодил ровно в то же место; черепица посыпалась прямо Хулио на голову, но ему удалось снять этот момент, и кадры вышли «просто охренеть!», как сказал сам оператор, отряхивая с себя пыль. А в другой раз Малыш-Француз, севший за руль сильно под кайфом, сбился с дороги и по ошибке завез всех в самое пекло – в Добриню, где проходила линия фронта и куда не отваживались соваться даже миротворцы. Но никто по ним ни разу не выстрелил: все вокруг – и сербы, и хорваты, и мусульмане – озадаченно наблюдали из своих окопов за этой группой сумасшедших, которые яростно спорили между собой, куда им ехать, и то сдавали назад, то снова двигались вперед; и все это происходило посреди поля боя, а из машины летели пустые бутылки из-под виски J amp;B – прямо туда, где земля была сплошь заминирована. Хорхе Мельгарехо[223], который не иначе как в силу временного помрачения рассудка в тот день решил поехать с ними, долго еще покрывался холодным потом, вспоминая об этой поездке. Хорхе был общительным, смелым парнем и поверх каски всегда повязывал салфетку из ресторана гостиницы, чтобы выглядеть не военным. Небольшого роста, улыбчивый и в огромной каске, Хорхе напоминал симпатичный шампиньон. Хорхе живо интересовался мотоциклами и разводами и содержал полностью из своего кармана сиротский приют в Афганистане. Как-то раз на окраине Кабула, когда он встречался с моджахедами, недалеко разорвался русский снаряд, убив четырех афганцев. Тела были отброшены взрывом прямо на него, но Хорхе выбрался из-под трупов без единой царапины. В любом случае Хорхе был репортером испанской службы новостей «Радио Ватикана», и, как пошутил однажды корреспондент агентства EFE Энрике Ибаньес, попыхивая своей старой трубкой, подаренной ему Арафатом в Бейруте, чудеса, происходившие с Хорхе, особенной ценности не имели, потому что предоставлялись за счет работодателя.

Прошло пятнадцать минут, а мост был все еще цел и невредим. Маркес посмотрел на индикатор заряда камеры и вслух выругался. Возможно, из-за постоянных отключений электричества в гостинице аккумулятор садился быстрее.

– Схожу к машине, – сказал Барлес.

Он встал и пошел по дороге в сторону хутора, чьи темные стены виднелись на повороте. Там в машине их ждала Ядранка, хорватская переводчица. «Ниссан» уже был развернут носом от моста на тот случай, если дела примут совсем