Баталист. Территория команчей - Артуро Перес-Реверте

Ева, жена Маркеса, так с ним и не развелась: какая-нибудь война всегда найдется. Иногда, в редкие минуты, когда Маркесу хотелось поговорить по душам, он спрашивал Барлеса, что, черт возьми, тот собирается делать, когда станет слишком старым для разъездов и придется месяцами напролет сидеть дома. И Барлес обычно отвечал ему: «А хрен его знает», ведь, если не умереть раньше или не сменить профессию, пока не поздно, отставной репортер напоминает старого моряка, списанного на сушу: весь день у окна, один на один со своими воспоминаниями. И заканчиваешь карьеру в коридорах редакции, рядом с кофе-машиной, рассказывая истории про былые сражения молодым коллегам, как Висенте Талон, напоминавший старика Чиполлоне из сказки про Чиполлино. Иногда Барлес спрашивал себя, не лучше ли наступить на мину, как Тед Стэнфорд на дороге в Фамагусту, или сдохнуть после попойки в каирском баре, или загнуться от сифилиса, подхваченного в борделе Бангкока. Или от СПИДа, как Нино, который сначала работал звукооператором, а потом телеоператором «Телевидения Испании» и тихо ушел со сцены, не дожив до тридцати, но перед этим успел перепробовать все алкогольные напитки и все виды греха. Они много работали вдвоем в Гибралтаре и на севере Африки, где вместе с бойцами из Фронта ПОЛИСАРИО целый месяц устраивали засады марокканцам[208]. Барлес до сих пор с ужасом вспоминал драку в гибралтарском баре контрабандистов, когда в ход пошли разбитые бутылки; они спаслись чудом, и Нино, при всей его нетрадиционной ориентации, под кайфом был храбрецом и махал кулаками налево и направо. А теперь Нино не было в живых, и ему уже не нужно было беспокоиться ни о надвигающейся старости, ни о пенсии и вообще ни о чем.

Пенсия. Германн Терч[209] заговаривал о ней заплетающимся языком после третьего стаканчика виски, когда его ноутбук через модем уже передал по телефонной линии репортаж, который на следующее утро опубликуют в «Эль Паис». Германн только что написал книгу о войне на территории бывшей Югославии, и его повысили до заведующего рубрикой «Мнение редакции»; это означало конец частым поездкам после многих лет беспокойной репортерской работы в Центральной Европе. Он был последователем австро-венгерской школы, как Рикардо Эстаррьоль из «Вангуардии»[210] и Франсиско Эгиагарай, признанный авторитет для многих журналистов[211], во всех отелях Восточной Европы таксисты приветствовали его емкой фразой: «Шампанское, девочки, счет, нет проблем». Щедрый, как гранд, отзывчивый и способный расплакаться при звуках «Марша Радецкого» от ностальгии по Австро-Венгерской империи[212], Пако Эгиагарай был ценным специалистом по вопросам политики и войны в восточноевропейском регионе, но ему пришлось раньше времени выйти на пенсию из-за того, что в начале войны его телерепортажи носили явный антисербский характер. Однако со временем стала очевидна справедливость его суждений: Пако Эгиагарай вместе с Эстаррьолем и Терчем смог с удивительной точностью предсказать, какая судьба ожидает Балканские государства:

– Эти болваны в министерствах иностранных дел Европы не читают книг по истории.

Обычно он затрагивал эту тему, когда в Вене, Загребе или Будапеште приглашал своих более молодых коллег на бокал холодного шампанского, а они внимали ему, пытаясь постичь истину и перенять его опыт. Не внимала ему только Крошка Родисио, которая, проработав репортером всего два года, вдруг превратилась из скромной практикантки в кладезь опыта и не нуждалась в наставниках. Ее не смущало даже то, что она путала калибры оружия или рассказывала на камеру о том, как бомбардировщики Б-52 сбрасывали бомбы при пикировании[213], и тогда таскать каштаны из огня приходилось Маркесу или другому ее оператору. Наверное, поэтому Крошка Родисио и говорила гадости о Пако Эгиагарае, Альфонсо Рохо, Германне и всех прочих и шпыняла свою съемочную группу. Как говорили Мигель де ла Фуэнте, Фермин, Альваро Бенавент и другие, которым «посчастливилось» почувствовать это на своей шкуре, работать с ней было почти так же, как с Авой Гарднер.

Что же касается болванов – министров иностранных дел, – к которым было обращено мрачное предсказание Пако Эгиагарая относительно судьбы Балканских стран, то они были слишком заняты собой, репетируя перед зеркалом позы и улыбки на камеру и его предостережений не слушали. «Мы смотрим на создавшееся кризисное положение с разумным оптимизмом», – сказал министр иностранных дел Испании буквально за несколько дней до того, как сербы начали наступление на Вуковар. «Необходимо что-то предпринять в ближайшее же время», – заявили его европейские коллеги, когда последовало второе наступление, теперь на Сараево. И так за пустыми разговорами пролетело три года, а когда дошло до конкретных действий, политики стали убеждать боснийских мусульман смириться с тем очевидным фактом, что раздел страны уже произошел; они начали действовать, когда нельзя было вернуть ни девственность изнасилованным девочкам, ни жизни – десяткам тысяч погибшим. «Мы остановили войну», – говорили они теперь, когда конец ее и так уже был виден, и, отталкивая друг друга локтями, лезли позировать перед камерами – красить в голубой цвет кресты на кладбище. Сорок восемь из этих крестов стояли на могилах репортеров, многие из которых были старыми друзьями Маркеса и Барлеса. Если бы все эти министры, генералы и правительства выполняли свою работу так же старательно и добросовестно, как погибшие журналисты!

Барлес часто вспоминал Пако Эгиагарая, его клан австро-венгров и их вотчину в Загребе – гостиницу «Эспланада». В отличие от англосаксов, которые обитали в «Интерконтинентале», испанцы предпочитали «Эспланаду», больше похожую на старые европейские гостиницы, и только Ману Легинче останавливался в «Интерконтинентале» из соображений экономии, потому что у него всегда было туго с деньгами. Обслуживали в «Эспланаде» безупречно, выбор напитков был превосходен, а проститутки ненавязчивы и элегантны. Именно там, в «Эспланаде», в январе девяносто первого Германн Терч и Барлес, вернувшись из осажденного Осиека, распили последнюю бутылку черногорского «Вранаца»[214] за здоровье Пако Эгиагарая. В Осиеке они ужинали под открытым небом, в саду ресторана, во время сербской бомбардировки. Снаряды свистели над их головами и падали неподалеку, но никто не уходил: с ними ужинали Маркес, Хулио Фуэнтес, Майте Лисундиа, Хулио Алонсо и еще несколько молодых журналистов, перед которыми нельзя сплоховать. Начинающие репортеры не должны увидеть беспокойство бывалых коллег, прежде чем подадут десерт. И тогда Барлес сказал Германну то, что позже стало крылатым выражением среди военных корреспондентов: «Еще три взрыва, и валим отсюда». Закончилось все тем, что им пришлось бежать по темным улицам под градом снарядов. В ту же ночь в коридоре гостиницы разорвалась граната, и молодой репортер АBC[215] получил в спину тучу щепок и