Баталист. Территория команчей - Артуро Перес-Реверте

застал Барлеса в такой же ситуации: тот шел к машине в поисках резервной батареи. Тогда «МиГ» появился неожиданно – из ниоткуда, – а Барлес находился на открытом пространстве посреди пустыря: так далеко от любого укрытия, что бежать было бы нелепо. Поэтому он стоял, не двигаясь и преодолевая страх, глядя вверх, с бесполезным аккумулятором в руке, а летчик накренил самолет на одно крыло, чтобы различить одинокую, неподвижную фигуру и буквы ТВ, нарисованные на крыше стоящего рядом автомобиля. Барлес навсегда запомнил зловещую камуфляжную окраску фюзеляжа, блики солнца на фонаре кабины и силуэт пилота, наклонившего голову, чтобы его, Барлеса, рассмотреть. Пролетев над ним, «МиГ» направился дальше, в старый город – сбрасывать бомбы на другую, более достойную цель.

Дойдя до «ниссана», Барлес все еще думал о Вуковаре, хорватском Сталинграде. Осенью девяносто первого город методично уничтожался дом за домом, и в некоторых из этих домов, пока все шло своим чередом, побывали они с Маркесом. Они пробирались в город кукурузными полями на своем старом «форде-транзите» и так же уезжали, даже в последние дни, когда уже все вокруг превратилось в груду обломков, среди которых еще оказывали отчаянное сопротивление врагу последние защитники Вуковара. Репортеры жили в гостинице «Дунай» до тех пор, пока ее окончательно не разрушили, и в их последнюю ночь в этой гостинице Хервасио Санчес выбежал из подвального помещения, чтобы разыскать Барлеса, в то время как повсюду падали сербские бомбы, и орудия катеров федеральной армии, которые зловещими тенями маячили на реке, палили по гостинице «Дунай». В отеле не нашлось другого укрытия, кроме как в мужском туалете среди писсуаров, и туда набилось полдюжины хорватских солдат, Барлес, Маркес, Ядранка, Херва Санчес, аргентинский фотограф Мануэль Ортис и Альберто Пелаэс со своей съемочной группой «Телевиса Мехико»[236]. Эта долгая и неуютная ночь запомнилась им грохотом взрывов и сортирной вонью.

– Живыми нам отсюда не выбраться, – сказал Альберто Пелаэс, глядя на молодых хорватов, уже охваченных паникой.

Альберто был прирожденным пессимистом, и каждая война давалась ему очень тяжело. Тем не менее он снова и снова возвращался в горячие точки, хотя его никто не заставлял, и всегда мучился угрызениями совести, если пропускал что-то важное. Этим он очень напоминал Хулио Фуэнтеса из «Эль Мундо»: тот тоже чувствовал себя очень плохо под бомбами, но еще хуже – если его под этими бомбами не было.

Той ночью в Вуковаре, укрываясь от сербского обстрела среди писсуаров гостиницы «Дунай», при свете единственной свечи журналисты, чтобы скрасить время, открыли бутылку «Джека Дэниэлса». То и дело стены гостиницы сотрясались от разрывавшихся поблизости снарядов. Сидя по углам на корточках и прикрывая головы руками, хорватские солдаты смотрели на репортеров как на сумасшедших. «Что эти парни вытворяют, черт бы их побрал?» – спрашивали они себя.

– Ты почему здесь? – допытывался у Мануэля один из них.

– Никогда не задавай таких вопросов, – ответил аргентинец.

– Я здесь из-за развода, – произнес кто-то. – Ей назло.

Эта странная логика ни у кого не вызвала вопросов. Маркес между тем спал без задних ног, не обращая внимания на грохот рвущихся снарядов на улице, вонь засорившихся писсуаров и разговоры окружающих.

– Я не хочу умирать, – сказал Альберто отчасти в шутку, отчасти серьезно.

– И я не хочу.

– И я.

– А ну все мигом заткнулись на хер!

Но никто не заткнулся, потому что напряжение действует на нервы и развязывает язык. Бутылка пошла по кругу, и мексиканский звукооператор с Мануэлем, слегка подвыпившие, на пару затянули ранчерас[237]. Так что Барлесу пришлось взять спальный мешок и уйти спать этажом выше, в вестибюле гостиницы, под колонной, которая в темноте показалась ему довольно надежным укрытием; а Хервасио Санчес, приятель Барлеса, пошел вслед за ним, чтобы убедить спуститься в подвал; но уговоры ни к чему не привели, и Херва провел остаток ночи, лежа рядом с Барлесом, и время от времени их освещали вспышки взрывов на улице.

– Если меня сегодня ночью убьют, я тебе этого никогда не прощу, – сказал Хервасио.

Херва Санчес был одним из лучших фоторепортеров, освещавших ту войну. Он начинал как фрилансер на полях сражений Латинской Америки, в Сальвадоре и Никарагуа, а теперь работал для испанского фотоагентства «Кавер»[238] и газеты «Эль Паис» и заодно посылал репортажи в свой родной «Эль Эральдо де Арагон». Работая то тут, то там, он шел на страшный риск и после Вуковара, Осиека и всего прочего долго пробыл в Сараево. Часто видели, как он шел по улицам боснийской столицы, обвешанный фотоаппаратами, облаченный в потрепанную репортерскую жилетку цвета хаки поверх видавшего виды бронежилета.

– А ты почему здесь? – в шутку спросил его Барлес той ночью в холле вуковарской гостиницы «Дунай».

– Потому что мне здесь нравится, – скромно ответил Хервасио вполголоса.

Хервасио Санчес был не просто хорошим человеком, он еще был отличным военным фотокорреспондентом. В последнее время ему часто доводилось работать в паре с Альфонсо Армадой из «Эль Паис», парнем в круглых очках, успешным драматургом, который попал в Сараево в качестве замены, но так пристрастился к жизни военного репортера, что его уже было не остановить. Они всегда и везде ходили вместе, как Эрнандес и Фернандес.[239]

Вспомнив Хервасио, Барлес невольно улыбнулся. Однако, если говорить о Вуковаре в целом, поводов для улыбок там было немного. От тех хорватских солдат, что прятались с ними в туалете, не осталось ничего, кроме кадров кинохроники, снятой Маркесом и теперь хранившейся в архиве «Торреспаньи». Захватив город, сербы прикончили всех пленных призывного возраста, включая Грюбера. Грюбер был командиром части, стоявшей в Борово-Населье, где Маркес с Барлесом обычно останавливались во время боев, потому что на этих позициях им разрешалось свободно передвигаться. Однажды Грюбер организовал контратаку с целью захвата соседнего здания, причем даже подгадал так, чтобы был хороший свет. И хотя контратака провалилась, Барлесу и Маркесу удалось добежать до разбитой сербской бронетехники и заснять лежавшие там трупы федеральных солдат, прежде чем другие – живые – заставили их отступить на прежние позиции. Майору Грюберу было двадцать четыре года, он был несколько раз ранен; последние дни своей жизни он с пробитыми в нескольких местах легкими и ампутированной ступней вместе с сотнями других бойцов провел в подвале госпиталя. А оборонительный периметр постепенно сокращался. Когда сербы ворвались в госпиталь, Грюбера, как и многих других, выволокли на улицу и прикончили выстрелом в затылок. Все они – и Грюбер, и парни из Борово-Населья, Мате и Мирко-Босниец, и с ними Радо, невысокий блондин,