В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

Под утро разразилась сухая гроза со шквалистым ветром, палатки начало парусить, сорвало оттяжки, придавленные камнями. Косте пришлось положить свою узкую альпинистскую палатку, чтобы ее не унесло, и забраться к остальным.

Упираясь спинами, мы всем скопом удерживали гнущийся почти до земли купол нашего жилища, одновременно упаковывая спальники и карематы. Две секции дуг гибкого каркаса все-таки поломало. Затем на горы обрушился дождь, на дне скособоченной большой палатки образовались лужи, натекшие от входа, но нас водное изобилие уже не радовало. К девяти часам грозу унесло на восток, ливень сменился моросью с ветром, температура заметно упала. Типичный холодный фронт, пришедший на смену жаре.

Но делать нечего, время опять поджимало. Слегка подсушив палатки на свежем ветру, свернули лагерь и тронулись. Несмотря на отсутствие консервов, наши рюкзаки и Колина «котомка» оказались чуть ли не тяжелее, чем в начале похода к морю. После полудня ветер стих, вокруг начал конденсироваться густой серый туман, и вскоре отряд оказался в сплошном «молоке». Страшно было подумать, как бы мы вслепую плутали вверх-вниз и из стороны в сторону, если бы не вовремя найденная уже знакомая «медвежка».

И все равно продирание с грузом сквозь мокрые стланиковые туннели превратилось в мучительное испытание, да еще дождь припустил с новой силой. Порядком замерзшие, мы доплелись до искомого бочажка среди горной тундры к пяти вечера. Поскольку видимость сократилась до трех метров, нашли его с трудом – пришлось прочесывать местность цепью. Из тумана одиноко чирикала бурая пеночка. Трудно было поверить, что сутки назад Костя и я изнывали здесь от жары и жажды.

Костер запалили еле-еле – про то, что здесь маловато топлива, мы с Костей, обрадованные источником воды, как-то не подумали. С трудом удалось наскрести сухих веточек и обломков в основании кустов насквозь мокрого стланика. Нормальный таган соорудить было не из чего, пришлось организовать поход к ближайшему куруму и приволочь три больших камня, чтобы устанавливать котелок над огнем. Поев рожков с тушенкой и даже не дождавшись чаю, мы забились согреваться по палаткам – все равно снаружи делать нечего, только мокнуть в промозглом коконе из тумана и дождя. В половине восьмого казалось, что кругом уже глубокие сумерки.

Дождик сеял без перерыва весь вечер, всю ночь, все утро и прекратился лишь после 11 часов. Но туман никуда не делся – облако прочно взгромоздилось на седловину между Куполом и Сухопадной. Лишь пару раз за день сверху бледным диском просвечивало солнце, даже в полдень было не выше 12 градусов. Трогаться дальше, не видя ориентиров, представлялось бессмысленным.

Ввиду мороки с разжиганием потухшего костра каждый раз, когда надо приготовить еду, мы поддерживали его на постоянном минимальном режиме, в том числе чтобы периодически греться. За топливом приходилось отправляться все дальше в тундру. Уже за 20 м от палатки человек превращался в едва видимое, чуть более темное пятно на равномерном сером фоне. То и дело перекликались, и все равно блуждали в облаке, промахивались мимо табора. Зато мошка пропала вовсе – красота!

Птицы в основном молчали, лишь изредка подавали голос то красношейка, то сибирская завирушка, то бурая пеночка. Волей-неволей наше внимание переключилось на растения видимого вокруг лагеря пятачка тундры. Крупными белесыми пятнами светился набрякший ягель – смесь лишайников кладоний и цетрарий. Между ягелем лохматыми половичками и кляксами разных оттенков бурого и зеленого выделялись шикша, брусника, арктоус, разнообразные верески. Малиновыми огоньками на низких ножках горели маленькие изящные цветочки рододендрона Редовского. Лиловели мытники, синели горечавки.

К шести вечера облако село плотнее, туман еще больше сгустился, и мы, выпив горячего бульона и какао, снова залегли до утра. Я вдумчиво писал дневник, наверстывая пропущенные из-за нехватки времени дни. Костя тоже делал записи, но кипятился – его деятельную натуру не устраивало, что столько драгоценных часов уходит вхолостую. А Юра философски заметил, что такой порожний день – вовсе не лишний для восстановления сил.

В начале шестого утра все окончательно проснулись от холода. С опаской выглянули наружу. Дул легкий западный ветерок. Туман сполз вниз, и теперь вершины гор и сопок торчали архипелагом черных островов посередине спокойного молочного моря. Сверху, с ясного сиреневого неба все это освещала щербатая, как сыр, начавшая убывать луна неожиданно медного цвета. Наша лужа подернулась ледком, палатки, вершины хвоинок стланика, цветы, концы травинок сияли крупными алмазами замерзшей росы. От открывшейся картины захватывало дух. Юра с Костей спешно вытащили аппаратуру и стали снимать. Пальцы пристывали к металлу треног и затворов.

Через полчаса из-за далекой вершины Сухопадной выкатился замороженный апельсин солнца. Запели красношейки, за ними – бурые пеночки. Раздался скрежещущий залп кедровок, снизу, от края тайги, доносились голоса синехвосток, таловок, зеленых пеночек, юрков, чижей. Только к семи часам распелись сибирские завирушки и ставшие уже обычными здесь гольцовые коньки. Графический пейзаж в косых лучах поднимающегося светила становился рельефным и объемным, на глазах набирал краски.

Решив не упускать романтический утренний свет, мы еще до завтрака предприняли бросок на ближайшую к лагерю вершинку с камерой, фотоаппаратами и треногами. Шли по гребешку, как по ниточке, – правая сторона затоплена золотистым сиянием, левая прячется в густой синеве. Холодный воздух сохранял удивительную прозрачность, и видно было очень далеко.

Панорама, открывшаяся с вершины, поражала воображение. Гольцовый пояс простирался здесь во все стороны, насколько хватало глаз. Гребни окружающих гор были то острыми, как ножи, то сглаженными. Извивающимися, как щупальца, или ветвящимися, как узловатые корни. Вершины порой выглядели словно ступенчатые пирамиды майя – с тремя-четырьмя резкими гранями и поперечными поясами-ярусами гранитных валунов. Местами на склонах виднелись куэсты – диагонально наклоненные глыбистые прослойки, состоящие из осадочных пород. Выделялись и резкие формы нивального рельефа – пропаханные ледниками узкие ущелья-троги и полукруглые выемки-кары. На их пересечении то и дело возникали острейшие лезвия, а порой кары сливались в огромные круглые цирки с еще сохранившимися на кромках карнизами висячих снежников.

И весь этот геоморфологический хаос, в котором, если приглядеться, ощущался строгий порядок, опускался подножиями в белую пелену, скрывающую глубокие таежные пади. Это вам не плоская заболоченная тарелка Зевинского плато с возвышающимися всего на две-три сотни метров макушками отдельно стоящих сопок!

Шедшие впереди Костя и Николай уже переместились на освещенную сторону горы, а Юра замешкался на границе света и тени. Он вдруг стал что-то напряженно и недоверчиво разглядывать слева внизу. Я поспешно подошел, и Юра молча указал рукой на туман. На серовато-белом фоне, чуть тронутом розовыми и золотистыми бликами, свинцовой дугой выделялось затененное пространство, а на вершине дуги покачивались какие-то исполинские фигуры.